Нерасказанное - Ritter Ka

Воротник ровно, спина держится, взгляд спокоен. Курточка, рубашка несвежая. Волосы отросли. Падает на лоб. Нормальный мученик.

Зло его ловило и не поймало.

Подходит.

– Отпусти его, – говорит Максим. Голос тихий, немного сиплый. -

Пусть уезжает. К черту. Заграница.

Пишет свои книги.

Пусть лижет задницу Ленину.

У тебя всё получится. Без Володи.

Не цепляйтесь за прошлое. Вы уже не дети.

(фр. Пусть лижет жопу ленину. Ты сам справишься. Без Володи. Не тяни. Вы уже взрослые.)

Тишина.

Вода тикает по керамике.

Симон качает головой.

- J'y vais. Chez lui. (фр. Я к нему.)

Максим выдыхает. Тихо:

– И ты удивляешься, почему Бог не говорит с тобой.

Симон натягивает перчатки, смотрит прямо в глаза:

— Он давно списал меня. Как старая шинель.

(Пауза).

— Жолнер прихисти.

Пауза.

Выходит.

Максим остается, опирается на умывальник, проводит ладонью по воде.

Легкий запах тюрьмы от кожаной Симоновой куртки постепенно растворяется.

II. АСИСТЕНТ

12 ноября 1918 г., после 22.00

Белая Церковь

Кассарные Сечевых Стрельцов

Комната коменданта, Е. Коновальца.

Ночь темная, окна пылило ранним снегом; свет лампы прятал закоулки, оставил центр — кровать, столик, два стула. Режим расписан на стене. А одиночество повсюду.

Евгений сидел за столом, писал. Буквы ложились в ряд. Записка Болбочана. О подготовке.

Дверь тихо разошлась.

Саймон.

Матерь Божья.

В тонком осеннем пальто, подпоясанное, сукно без утепления. Потрепанное. Но когда-то было очень дорого.

Чужой?

Где бы он его взял?

Он же из тюрьмы прямым ходом.

Из-под пальто выбивалась чистая отглаженная рубашка.

Шагнул шаг внутрь. На свет.

Худой. Замерзший. Волосы сбились. Без шапки. Мокрые щеки. Губы побелели.

Где теплое одеяло?

Чаем его поить. Или молоком лучше?

Господи. Только бы он сейчас ничего не просил. Ибо Евгений готов вытряхнуть последнее.

– Садись, Симон, – тихо пригласил хозяин. – Здесь, ближе к огню. Теплее. Я сейчас привлеку еще что-нибудь. Теплое. И чай.

Симон улыбнулся.

- Не надо, Жолнир. Ты все сделал. Nunc incipit futurum.(лат. Будущее начинается сейчас).

Снял перчатки, положил на стол. Пальцы тонкие, чистые. Ледяные. Где его черти носили?

Сел медленно, вероятно, спина нила.

Евгений видел: нужна помощь.

Петлюра снял очки. Протер.

Растаял.

Посмотрел на Евгения "детскими" растерянными глазами. Расплылся в улыбке.

Все идет как надо. Евгений уже выбросил из головы удручающий компромат, все его мысли вокруг поиска дополнительной кровати, теплых одеял и ужина. Они не виделись с конца июля.

Симон скучив.

******

Ночь.

Кровать Евгений нашел. Правда, едва влезло. Зато рядом.

Евгений расспрашивал обо всем: Киеве, камере.

Что говорить на собрании. Об измене с москалями. Разговор атамана с Гетманом.

– Завтра он подпишет отдельность от русской церкви. – сказал Симон, взглянув в черное окно.

— А послезавтра воссоединение с россией. И новое правительство сплошь из москалей.

Евгений склонился вперед, почти не дыша.

- Ты думаешь... еще можно его убедить?

– Нет, – спокойно ответил Симон. – Но стоит попробовать. Чтобы потом себя не корить. Ты после собрания… Зайди к нему. Скажи: Петлюра дал слово. Я его простил. Пусть идёт сам.

Тишина.

Евгению казалось, что все вокруг наконец-то стало на свои места.

Рядом Симон. Немного уставший. Острые плечи из-под теплого одеяла. Желтые старые синяки из тюрьмы.

Уже засыпает.

— Это все… имеет смысл? — вырвалось у Евгения.

Симон открыл глаза, усмехнулся уголком рта.

— Жолнер. На тебе сейчас вся история. И Украина. Tecum sum. Numquam te obliviscar.

(лат. Я с тобой. Я тебя не забуду. Никогда.)

И вырубился.

Евгений еще сидел немного. Докурил последнюю папиросу. Смотрел сбоку на Симона. Сердце билось глухо, спокойно.

******

13 ноября 1918 г., 5 утра

Затемна Евгений сгреб бумаги, тихо оделся и вышел. Был на станции на первый поезд. Плацкарта. В Киев.

Собрание.

И к Гетману. С последним шансом от Симона.

******

13 ноября 1918 г., после 9 утра

Белая Церковь.

Симона одно мозолило: галицкая делегация. Назарук и адвокат Шухевич. Жили здесь. Надеялись забрать земляков домой.

Подошел тихо. Поздравление маленькому Роману. От Петлюры и Чикаленко. Но ближе к делу.

"Валите отсюда. Ваша очередь будет потом. Не теперь".

И добавил:

"Как будет нужно, отдам свою жизнь за Галицию".

Поле расчищено.

Впереди бой.

Для правительства.

III. ДИРЕКТОР

Ночь 12/13 ноября 1918 г.

Киев.

Александровская больница.

Печерск, Шелковичная, 39/1

Гинекология. Отдельная палата.

Алёнка здесь давно. Легла на сохранность, а схватила пневмонию.

В палате тишина, только шаги по плитке.

Леночка бледная, дышит тяжело, кожа горячая. Рядом на стуле Никита Шаповал. Смотрит не на свою женщину, а в окно, на фонарь.

Встает.

Выходит в коридор.

Кабинет врача. Тайный Никитин штаб. Здесь тепло. Стол в бумагах: шифры, сведения, планы движений, список станций. Садится. Начинает работу.

Молодой врач, лет 30, стоит над ним, держит кофе. Пожелтевший халат. Манжет со следами устаревшей крови. Серебряные часы на цепочке.

Улыбается.

Свет лампы между ними не больничный, домашний.

Никита дописывает, придерживает лист.

Врач наклоняется ближе, шепчет:

— Опять то же самое. Держи. Хоть кофе напейся. Ты ведь не ел ничего. Только дымишь. А как ты спишь?

Ты ведь в два раза больше этой кушетки!

Никита улыбается сухо, не поднимая глаз:

— Что бы я делал без тебя?

Врач что-то хочет сказать. Вероятно, уколоть. Но сдерживается. Поправляет воротник Никите. Расстегивает верхнюю пуговицу. Вроде бы случайно, но слишком медленно.

Никита целует его ладонь с внутренней стороны. Кривит усы. Рука пахнет спиртом.

Вытаскивает кофе из чашки. Ставит чашку на пол в угол.

– Благодарю тебя. И за мою. И за это.

(обводит рукой свой тайный кабинет).

— Те два придурка доконают меня, ей-богу. Завтрашнее пережить…

Тишина.

Кашляет кто-то из пациенток.

Врач снимает часы с шеи. Смотрит на циферблат. Все. Чередование окончено.

Проверка ключа в дверях. Сверкает кольцо.

Под окнами грохочет первый этаж. Подвезли дежурных, стучат ноши, хлопают дверцы экипажей, слышны крики. Все слышно.

Никита поднимает глаза.

Синхронно гасит настольную лампу.

Темнота.

Остаются только два пятна — тлеющие окурки в пепельнице.

И вспышки света за стеклом.

Врач возвращается в Шаповал. Касается лицо Никиты.

Даже этого никто не должен видеть и знать.

А того, что будет сейчас, — и подавно.

IV. АНТАГОНИСТ

13 ноября 1918 г., после 9 утра

Дворец губернатора, Печерск

Резиденция Гетьмана

Последний день коалиционного правительства.

Автокефалия.

Должна быть подписана Гетманом. Закон подготовили, подпись Максима тоже там.

Но нет.

Испугался гнева русского патриарха.

А еще больше – Антона Деникина.

Так и остался без консумации текст.

Второй документ.

Роспуск коалиционного правительства.

А это уже не ужасно.

Павел выдыхает с облегчением:

— С завтрашнего дня, четырнадцатого ноября, вступает в действие новый Совет Министров.

Премьер Гербель. Человек благонадёжный, русский до костей.

Опытный чиновник, в дружбе с генералом Деникиным.

Русское офицерство пойдёт за ним, ибо только через воссоздание единой и неделимой России возможен порядок и спасение Отечества.

(рус. Отзавтра, 14 ноября — сомкните свои украинские палки. Даже ширму из пяти портфелей я уберу. Новое правительство с любимыми москалями. Деникин одобрил кандидатов. Российские офицеры в восторге.)

Максим слышит бездну.

Часы тикают, будто кто-то отсчитывает оставшиеся часы власти.

Сбоку листают папку:

— Конгресс УНС также запрещен.

Решение единодушно. Пятеро из оппозиции воздержались.

Лучше он пока Олю отвезет в Чехию. А там будет видно.

> УЧЕБНИК История Украины, 10 класс:

12 ноября Гетман осуществил извечную мечту всего украинского народа. Подписал закон о независимости Укр. Церковь.

> МОНОГРАФИЯ. Гетман не решился поставить подпись. Законопроект Лотоцкого, подписанный министрами, так и