Нерасказанное - Ritter Ka
> МОНОГРАФИЯ.
Об этом разговоре есть только одно свидетельство, из переписки А.Петлюры о трехчасовом разговоре мужа в кабинете Гетьмана. Конечно, простое отпущение на свободу под честное слово не длится 3 часа.
ЭПИЛОГ
Зима 1914/1915
Западный фронт 1й мировой
Варшава
Состав шинелей, бинтов и подотчетных медикаментов.
На дворе еще светло. Обед.
Однако на столе мигает керосиновая лампа. Желтое пламя трепещет, разносит вонь йода и спирта, тени длинные, перекошенные. Воздух горький, как в лазарете. Сырость и дым.
На подоконнике вывернута кожаная сумка. На ремне.
Рядом открыта металлическая коробка, внутри стоит несколько ампул и лоскутов ваты.
На пожелтевшей бумажке:
————
Аптека им. Я. Борковского - Варшава
для С. Петлюры.
Для индивидуального употребления,
строго по рецепту.
2% M o r … [далее затерто пальцем]
————
Симон сидит на краю письменного стола, раскрытый в шинели, на несколько размеров больше, чем нужно. Немного склоненный назад. Оперся на правую руку. В левой сигарета между пальцами.
Пуговицы на шее и галифе расстегнуты, воротник вывернутый. Глаза мыльные, мутные, словно затянутые тонкой пленкой, зрачки почти отсутствуют, не ловят свет от лампы. Радужки серые.
Смотрит сверху вниз, взгляд скользит по Володе, идет дальше — на ящики с флаконами, а потом вдруг зевает, выпуская дым вверх.
Володя тяжело поднимается, опершись ладонью о стол. Зацепляет край симоновой шинели.
Опускает лицо, разжимает губы. С губ медленно стекает беловатая слизь, оставляя прозрачный след на коже.
Крапает на грязный пол. Черные глаза Володи внимательно смотрят на пятно.
Отряхивает колени. Достает из кармана измятую ткань, вытирает усы, влажные уголки рта. Приглаживает жесткую черную челку. Мгновение смотрит на Симона.
Далее уставляется в пятно. Она не впитывается. Бросает салфетку. Растирает сапогом. Задвигает ее глубоко под стол.
Симон бросает косой взгляд. Как обычно. Колена-салфетка-чел.
По сценарию.
Поднимается торсом. Застегивает маленькие пуговицы на галифе.
Один, другой, третий.
Выдыхает дым вверх.
— Все то же самое. Без меня не можешь кончить, а со мной рядом не можешь даже встать.
- сказал тихо, почти нежно.
Подвигал стопами в сапогах.
Пауза.
— Напомни, что ты приперся сюда, Володя?
Тот резко шлепает по оконной ручке. Форточка с грохотом открывается внутрь. Колючий холодный поток прорывается в комнату, белый снег сыплет, пламя лампы мигает. Одна ампула в коробке рушится.
Симон тотчас же сводит полы шинели друг на друга, закутывается, как в кокон. Лицо бледное, глаза водянистые. Он зевает и смотрит в потолок.
Задумывается, спрашивает:
- Есть будешь? Есть сало из дома. И сухари к чаю. — обыденно, как хозяин.
## #35. Директория
ПРОЛОГ. ПРЕДЫДУЩИЙ СЕЗОН
1900 р.
Полтавская Семинария
Здание кипело, что этот котел. Мало пилястры не репали. Ребята летали с тряпками, передвигали парты, кто-то везал мастикой по полу.
Ректор поглаживал бороду:
– Такая честь.
Бывший наш преподаватель, ныне писатель и лингвист — Левицкий, Иван Нечуй-Левицкий, подарит нам лекцию о славянских языках.
Ребята ждали. Сам Нечуй. У них.
******
Трудные шаги по паркету.
У Левицкого лет 60. Седой, сухой, в хорошем сюртуке, с тяжелыми веками и внимательным, усталым взглядом.
Пришел немного раньше.
В зале – пусто.
Только один парень.
Худой.
Черная ряса. Белокурая челка.
Взгляд без страха.
Левицкий остановился у кафедры:
– А где слушатели?
– Не знаю, – ответил парень. — Может, пошли искать кого-нибудь поживее.
Профессор поднял брови.
- Господин, вы наш кумир. Расскажите не обо всех славянских языках, а об украинском.
Тишина, как лезвие. Левицкий щелкнул ногтем по стакану, поставил на стол папку:
- Что же о ней рассказывать... загрязненная, испорченная галицизмами. Как ваша, юноша. Москали ее не признают как отдельный язык.
******
Набился полный зал. Профессор испугался даже шуршать об украинском.
Вел лекцию на русском.
Чтобы без последствий.
Это не нужно.
Лекция длилась.
Долго.
Все скребли перья. Лишь одна голова с пепельной челкой не сводила глаз с профессора.
Выступление уже катилось до завершения.
Парень встал.
Начал аплодировать.
Громко. Позёрски.
Хлопал над головой.
Сбил профессора.
Улыбнулся углами губ:
— Так что? Язык недоделан? Засорена? Кем? Франком? Она дышит, пульсирует. Растет, берет у себя и из Галиции, и из Полтавщины. Это хорошо, профессор. Она двойная. Поэтому сильная.
— Да вы, молодой человек, еще начните защищать того Грушевского. С его извращенным языком! Галицкая – тяжелая и нечистая! - взорвался Левицкий.
– Я преподаю двадцать лет! Может, вы считаете, что галицкая такая же украинская, как наша?
Парень не повышает голос:
— Вы вообще тянули царский московский язык. Чужу. Наша, живая, всегда нечистая. И да. Галицкая не меньше украинская, чем полтавская!
Левицкий краснеет, делает несколько шагов к двери, вдруг достает блокнот и карандаш.
– Как вас зовут?
- Петлюра, - отвечает тот. – Симон Петлюра.
Профессор бросает колючий взгляд. Выходит.
Парень остается.
******
Киев
30 марта 1918 года.
Дегтяревские богадельни (дом престарелых, Лукьяновка).
Комната для одиноких стариков.
Бутылка с тухлой водой. Грязное окно, едва льется свет.
На панцирной кровати сухой дед под одеялом. Торчащий гипс. Переломанная нога.
Дверь скрипит.
На пороге русый человек в штатском, лицо узкое, глаза спокойны.
Садится на край кровати. Наклоняется к старику.
- Помните меня, профессор? Петлюра… Вы же меня в 12 вспомнили в книге. Как буйного невежда.
Старик открывает глаза, дышит свистом, что-то бубнит, губы шевелятся.
— Вы десятилетиями насаждали русский язык. Смешно. Но я все сделал. Чтобы вас помнили за "Кайдашеву семью".
Пауза. Симон поправляет одеяло.
— Остальное не важно.
Выходит.
В комнату тянет дымный сладкий дух весны.
> ПРИМЕЧАНИЕ. Это верно. И. Левицкий преподавал рус. язык (в Полт. семинарии, Польше, Кишиневе). Был рупором русификации. Боролся с галицизмами.
С. Петлюра упомянут в "Кривом зеркале украинского языка" (1912) за опасную языковую двойственность (3 раза).
В этом труде рядом стоят имена Петлюры, Винниченко и Грушевского.
Весь 1917г. Левицкий жил за счет гонорара (многотомник издали с санкции С. Ефремова и С. Петлюры).
Умер 2.4.1918г. Похоронен на средства М. Грушевского и С. Петлюры.
> Ю. ШЕВЕЛЕВ, “ВЛИЯНИЕ ГАЛИЧИНЫ”: Царизм запретом печати на украинском языке перенес наше книгопечатание во Львов, тем самым усилив насыщение литературного языка галицизмами.
I. ШОУРАНЕР
12 ноября 1918 г., после 14.00
Дворец губернатора, Печерск
Резиденция Гетьмана
Оля осталась где-то там, на мраморных ступенях. С земляничным запахом и теплыми объятиями. Она все поняла. Муж сказал ехать к малышке. В Чехию. Значит, так нужно. Здесь скоро земля будет гореть.
Спина сейчас лопнет.
Коридоры блестят. Паркет что глянец. Наконец, туалет. Зеркала от пола. Духи и дезинфекция.
Быстро. Струя. Холодная вода.
Таблетки.
Несколько сразу.
Запросы. Прямо из умывальника.
Нет времени.
Позади знакомый голос.
— Доси. Всё ещё твои таблетки, да? Куда ты их на этот раз прячешь?
(фр. Все еще твои таблетки, а? Где ты их на этот раз прячешь?)
Симон вращается.
Максим.
Костюм безупречен, манжеты блестящие, пахнет парфюмами и далекими воспоминаниями. Убежал подышать воздухом посреди бессмысленного заседания с москалями. Обычный человек такое не выдержит.
Несколько секунд молча смотрят друг на друга.
Максим делает шаг. Первый.
Руки сами ложатся на плечи Симона.
Тонкая кожанка. Памятая рубашка. Замерзнет. Дурак. Снова будет кашлять месяц.
Обнимает. Молча. Держит, как того, с кем когда-то были общие тарелки и подушки.
Симон неподвижно. Не отталкивает.
Есть задача более важная. Что
