Посредник - Женя Гравис
– Хорошо, – кивнул Митя.
– Она же ни при чем, да? – с вызовом спросил Мишка.
– Я не знаю, Миша, – устало ответил Самарин. – Я уже ничего не знаю.
Афремов лишь сверкнул глазами и хлопнул дверью.
А Митя погрузился в какое-то оцепенение. Осталось двое суток. А потом что? Он и сам не понимал, как действовать дальше. Может, и вправду применить артефакт, как он и грозился?
Пустой блеф.
Самарин понятия не имел, как использовать предполагаемое «оружие». И главное – против кого.
Митя собрал бумаги в стопку, почесал за ухом Карася, уснувшего под лампой. Погасил свет. Доехал до дома. Поужинал, не разбирая вкуса еды. Позвонил Соне, выслушав от нее последние новости и тут же совершенно забыв подробности разговора. Принял душ. Упал в кровать…
…и снова очнулся за рабочим столом, который справа освещала зеленая лампа.
Лампа была на первый взгляд та же. И не та. Похожа на привычную, но лампочка внутри очень яркая и странной формы. Под лампой не было кота. И стол был другой – дорогой, лакированный, дубовый. Перед ним, образуя букву «Т», стоял еще один – длинный, с рядами кресел по бокам. Вдали – гораздо дальше, чем обычно, – темнело окно с тяжелыми бархатными шторами по бокам. А за ним сверкали вечерние огни. Кабинет был… начальственный.
Сыщик ощутил это как-то сразу, поерзав в большом и удобном кожаном кресле. Мите казалось, что он как будто… раздвоился. Словно он, Дмитрий Самарин, высокого чина полицейский, в этом кресле сейчас сидел. И точно знал, что кресло и кабинет – его. А одновременно как бы со стороны за собой наблюдал. И удивлялся.
Тому Самарину было около сорока. Черты лица у него огрубели, прическа изменилась, а фигура раздалась в плечах. И на среднем пальце правой руки у того Самарина было кольцо. То самое. С рубином.
«Это я», – подумал Митя, одновременно себя узнавая и не узнавая.
Это было странновато, но завораживающе.
Пока Митя обдумывал это несоответствие, дверь распахнулась, и в проеме возникла рыжая голова. Знакомая и незнакомая одновременно.
– Миша? – удивленно спросил Митя.
Мишке было около тридцати. Он стал выше, оброс мышцами и отрастил узкие рыжие усики. А волосы как-то по-дурацки зализал назад. Митя потянулся к своей голове и вдруг понял, что его волосы причесаны так же нелепо, да еще и зафиксированы чем-то вроде бриолина.
«Мишка, скорее всего, погибнет в сорок восемь, – произнес вдруг чей-то бесстрастный голос в голове, и Митя с беспокойством понял, что это его собственный голос. – Шальная пуля из подворотни от вора по кличке Карлик».
– А кто еще? – отозвался усатый Мишка. – Выручай, без тебя никак. Этот урод запирается. Уже все перепробовали.
– Ничего без меня не можете, – устало отозвался Самарин (тот, другой). – Пошли.
Мишка повел его коридорами – известными и неизвестными одновременно. Стены были другие. И двери. И встреченные люди как-то боязливо кланялись и спешили исчезнуть с его пути.
– Слушай, нам бы парочку сотрудников в отдел, а? – невзначай заметил Мишка по пути. – С тех пор как Вишневский уволился, мы бумагами выше головы завалены. А без Горбунова так совсем тяжко стало.
Митя хотел было спросить, куда делся Горбунов, но тот Самарин лишь коротко бросил:
– Результат покажешь – подумаю.
И они пошли дальше.
Мишка привел его в арестантскую и отпер дверь с блестящим замком. Митя зашел внутрь. Там за железным столом сидел в цепях, обмотанных вокруг тела, мужчина – большой, заросший и неприятный. И Митя почему-то твердо знал, что зовут его Емельян Белкин, прозвище – Горыныч. Тридцать два года. Мещанин. Один ребенок, о котором он знает, и трое детей, о которых не знает. Семь убийств в прошлом. И еще пять – в будущем. Скорее всего.
Митя (нынешний) затаился, позволяя Дмитрию (тому, старшему) вести допрос.
А тот не спешил. Неторопливо уселся на стул напротив Горыныча и уперся в него пристальным взглядом – глаза в глаза. Смотрел долго, не мигая, пока арестованный не моргнул первым сам.
– Знаешь, кто я? – спросил тот Самарин, и от его голоса у Мити по спине пробежал холодок.
– Наслышан, – ответил Емельян. – Начальник Сыскной полиции Москвы. Сам Кощей пожаловал. Великая честь для меня, простого мазурика, – и сплюнул желтой слюной на пол.
– Не мазурик ты, гнида патлатая, – осклабился тот Дмитрий. – И даже не честный мокрушник. Беспредельщик. Валишь без разбору – и бакланов, и терпил, и своих. Жмуриков на тебе семь. И я это знаю.
– Не докажете, – ощерился в ответ Горыныч. – Чист я. Как снежок на солнышке.
Тот Самарин вдруг сложил руки на столе и придвинулся к арестанту. Близко, как будто совсем не боясь, что тот может броситься. Окинул Горыныча еще одним долгим взглядом и заговорил. Тихо, вкрадчиво…
– Ее звали Маруся. Но ты называл ее Мара. Ей было семнадцать. Красивая девка, хоть и беспутная. Ты стащил в ювелирной лавке серьги и подарил ей. Сказал, что эти изумруды цветом как ее глаза. Ты идиот. Это были хризолиты. Дешевые камни. Но ей нравились. Она носила их, не снимая. До того вечера…
Горыныч сжал кулаки в наручниках. А тот Самарин, словно не обращая внимания, продолжал:
– Их вырвали. Вместе с мочками ушей. Я видел. Видел ее в канаве, в которой ее нашли. Валялась как собака в грязи. Они не только уши порвали, Горыныч. Они порвали ее всю. Особенно в тех местах, куда она тебя так и не пустила…
– Заткнись! Заткнись, сука! – Арестованный рванулся, звякнув цепями, и с перекошенным лицом бросился вперед, намереваясь лбом ударить того Самарина.
Тот даже не пошевелился. Горынычу не хватило буквально пары сантиметров – цепи остановили. Арестованный бесновался – хрипя и надрываясь.
А тот Самарин спокойно достал из-за пазухи белоснежный платок и отер щеку от слюны.
– Ты ведь так и не узнал, кто это сделал, – продолжил он. – А я знаю, – и наклонил голову к плечу, прищурив левый глаз. Зеленый.
– Врешь, Кощей! – заорал багровый от натуги Горыныч.
– Я никогда не вру. Ты умрешь через четыре года, летом. Умрешь так же, как она. Сдохнешь как лярва подзаборная. В собственной крови и нечистотах из вспоротого живота. Или…
Тот Самарин поднялся, не глядя на арестованного, и аккуратно постучал в дверь.
Митя смотрел и слушал, затаив дыхание. Горыныч молчал. Пока отпирали замок. Пока распахивалась тяжелая створка. Пока фигура того Самарина почти исчезла в проеме. И лишь когда дверь начала закрываться обратно, отчаянно заорал:
– Стойте! Я расскажу!
Тот Самарин удовлетворенно кивнул
