Когда она вернулась - Люсинда Берри
– Скотт Беннет? – осведомился он. Чистая формальность, ведь в помещении больше не было мужчин.
Папа сделал шаг вперед, и я шагнула вслед за ним.
– Следуйте за мной, – сказал нам офицер.
Шагая вслед за ним по коридору, с обеих сторон которого обнаружились вереницы одинаковых металлических дверей, мы с папой хранили молчание. В моей голове пульсировала боль, которая так и не утихла с тех пор, как меня затолкали в тот фургон. Мне не понравилось, как я себя чувствовала после приема обезболивающего, поэтому с утра я не стала принимать очередную таблетку, но уже начинала об этом жалеть. Папа все время оглядывался, проверяя, в порядке ли я. Он не хотел надолго выпускать меня из поля зрения, но меня это не раздражало. Все, чего мне хотелось, когда с этим будет покончено, – это свернуться калачиком на диване под пледом у себя дома и смотреть кино.
Офицер остановился перед очередной дверью и провел ключ-картой по замку. Он придержал дверь для нас, и мы поспешили внутрь. Помещение оказалось квадратным, практически идеальной формы. В середине комнаты располагался стол, у противоположных сторон которого стояло по паре стульев. В углу был старомодный диспенсер для напитков с конусообразными стаканчиками – у нас были похожие в начальной школе. Мы с папой сели рядом. Дверь с щелчком захлопнулась за спиной офицера.
– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросил папа.
– Я в норме, – соврала я. Как обычно себя чувствуют люди после того, как собственная мать организует их похищение? На завтра было назначено судебное заседание, на котором ей должны были предъявить обвинения в похищении и оказании сопротивления полиции, оба преступления относились к категории тяжких. Ей предлагали заключить сделку со следствием в обмен на любую информацию о Рэе, но мама отказалась. Неудивительно.
– Тебе нужно быть дома и отдыхать, – продолжал папа.
– Папа, все хорошо. – Он вел себя так, будто я была смертельно больна. – Ты-то сам как?
Он не виделся с мамой с тех пор, как все произошло, и поклялся, что единственный раз, когда он на нее захочет посмотреть, будет в суде. Но потом я попросила папу отвезти меня на свидание, и у него не осталось другого выхода, кроме как согласиться, поскольку он ни при каких обстоятельствах не позволил бы мне сделать это в одиночку.
– Я хочу, чтобы мы закончили с этим как можно скорее, – ответил папа. Красный огонек камеры мигал у него над головой. В этой комнате, вероятно, вели еще и запись переговоров. Но дело было вовсе не в получении информации.
Мама, шаркая, зашла в комнату, выставив перед собой закованные в наручники руки. Штанины бледно-голубого комбинезона были ей велики, и волочились по полу. Волосы у нее скатались в один большой колтун, словно она не расчесывалась неделями, хоть она и провела здесь всего одну ночь. Она бросилась вперед, словно хотела меня обнять.
– Никаких контактов, – объявил офицер, оттаскивая ее назад. Подведя ее к стульям с противоположной стороны стола, он скомандовал ей сесть.
Мама села по команде, вытянув руки перед собой. Офицер расстегнул ее наручники, и она принялась круговыми движениями разминать свои запястья, словно им требовалась растяжка, а затем сложила руки на коленях.
– Эбби, слава богу, ты здесь. Ты в порядке? – спросила она. На лице у нее прорезались новые морщины, а под глазами налились темные мешки. Интересно, она и вправду беспокоилась обо мне? Ей было не все равно?
– Все хорошо, – процедила я сквозь зубы. Мне было больно, но плакать я не собиралась. Я должна была сделать то, ради чего пришла. Я хотела, чтобы она глядя мне в глаза рассказала о том, что сделала, о том, что должно было произойти, если бы на пути похитителей не оказался Дин со своей командой.
– Полицейские забрали Шайло. Просто вырвали ее у меня из рук, как дикие звери. Можешь себе представить? Она же грудная! – притопывая ногами, затараторила она. – Как она будет есть, Эбби? У нее же нет зубов. Она никогда не ела никакой пищи. Что, если они станут кормить ее этой отравой? – эта скороговорка звучала истерически. – Ты поможешь мне? Пожалуйста? Должен быть закон, который это запрещает. Нельзя разлучать мать и дитя. Пожалуйста, помоги мне.
– Я ничего не смыслю ни в законах, ни в детях, – ответила я. Как она могла завести ребенка с этим монстром? Кем же она стала? По крайней мере, Шайло будет жить в семье, которая не подпустит их к ней. Дин сказал, что из людей, желающих ее удочерить, выстроится огромная очередь.
Рядом со мной в оцепенении сидел папа. Просто уставился на нее, излучая гнев. Я никогда не воспринимала ее как постоянную величину и по ходу дела копила собственные воспоминания – на этот раз у меня они были. Я сохранила и кое-какие ее вещи – полотенце, которым она вытирала волосы, уголок потрепанной ночнушки, в которой она спала каждую ночь, зубную щетку, которой она пользовалась в больнице. Должно быть, все они теперь несли на себе печать ее лжи. Часть меня хотела собрать все это в кучу и сжечь во дворе перед домом.
– Только представь себе! – Она расплакалась точно так же, как в первые дни с нами. Сломленная. Жалкая. Настолько, что поневоле проникнешься сочувствием и захочешь ей помочь. Даже сейчас ее слезы не оставили меня равнодушной.
«Бедняжка Шайло».
Неужели она не подумала о том, что ее могут схватить? Или была настолько уверена в их плане?
– Ты однажды сказала, что хочешь, чтобы между нами не было лжи. Ты правда этого хотела? – спросила я.
Она кивнула сквозь слезы.
– Это все было правдой, Эбби. Все.
На ее верхнюю губу капнула слизь из носа. Бескомпромиссно.
– Той ночью… куда мы бежали? – задала я ей вопрос, словно еще не знала ответа. Последние двадцать четыре часа меня опрашивали полиция и следователи, так что детали их плана мне были хорошо известны. Рэй придумал для мамы экстравагантное испытание на преданность – велел, чтобы мама привела меня к нему, чтобы продемонстрировать свое раскаяние в побеге. Я отказалась слушать сделанные ФБР записи ее телефонных разговоров с Рэем. Я хотела, чтобы она сама мне это сказала. Не важно, сколько раз все это повторил мне папа. Ничто не могло быть более реальным, чем слова, сказанные ей самой.
Обшарив взглядом комнату, она вдруг
