Умница - Хелена Эклин
– Вы оба утверждаете, что она ваша дочь, но при этом почему-то вы – ее палец указывает на меня – называете ее другим именем. Более того, в паспорте у нее другое фото, и ни один из вас не говорит на ее языке.
– Подождите! – восклицаю я. – Ее бабушка говорит по-армянски. Она как раз сейчас паркуется. – Я с лихорадочной скоростью набираю сообщение Ирине с просьбой подойти к охране и найти нас. А затем, немного подумав, добавляю: срочный вопрос.
– Я хотел бы поговорить с женой наедине, – говорит Пит.
Рольф и Гровер переглядываются и кивают.
– Пять минут.
Мы с Питом выходим в коридор.
– Заставь Стеллу прекратить этот цирк, – шипит он. – Иначе, Шарлотта, клянусь, я сделаю так, что мы оба проиграем. Я не успокоюсь, пока органы опеки не узнают о твоих проблемах с психикой. Мы оба лишимся права на нее. Она отправится к ближайшему родственнику. – Он делает паузу. – К моей матери.
– Она ведь тебе даже не нужна, – говорю я с ненавистью. Я была уверена, что просчитала все его ходы, но ошиблась. Я недооценила, насколько низко он готов пасть. Не могла представить, что он зайдет так далеко – похитит Стеллу или отправит ее к своей матери, лишь бы только дочь не досталась мне. И сейчас, чтобы одолеть его, мне придется увидеть его таким, какой он есть на самом деле, без иллюзий, без прикрас. Увидеть то, что так меня пугало. Яркий свет выхватывает отдельные детали на его лице: налитые кровью глаза, бороду, скрывающую волевой подбородок. Сейчас его рот кажется алчным, почти хищным. Как я вообще могла считать этого мужчину красивым?
Он задумчиво хмурится, и я вижу, что в этой голове уже зреет новый план. Его ум, быстрый и холодный, просчитывает варианты. Но я помню, каким он был буквально только что – там, в зоне досмотра. Когда полицейские задержали его и люди подняли телефоны, чтобы снять все на камеру. Как он был растерян. Буквально парализован. Обычно его лицо украшает обложки деловых журналов, экоактивисты раздают ему награды, а женщины ловят каждое его слово. А теперь вдруг камеры, шепотки, осуждающие взгляды. Общественное порицание – это для него в новинку. Это незнакомая, болезненная эмоция.
Его мать как-то рассказала мне, что в детстве, если Пит вел себя плохо – толкал кого-то или дрался, – она никогда не ругала его на людях. Она опускалась перед ним на корточки и спрашивала: «Почему ты так поступил?» По ее словам, его объяснения всегда звучали логично и правдоподобно. Он привык быть правым. Вырос с убеждением в том, что лишь его правда заслуживает внимания. Научился склонять окружающих на свою сторону. Но если это изменится, если люди начнут осуждать его, а не аплодировать, – это будет для него худшим наказанием. Хуже, чем потеря дочерей.
– Ты прав, – говорю я. – Это видео не попадет в руки полиции.
– Спасибо за благоразумие.
– Я отправлю его Нейтану. И не только. Оно окажется у каждого в Mycoship. Да, возможно, в суде оно не станет доказательством твоей вины, но люди сами вынесут тебе приговор. Твоей карьере придет конец, а без тебя Нейтан не удержит компанию на плаву. – Его лицо становится пепельно-серым, на лбу выступила испарина. В кои-то веки я на шаг впереди. – А еще я передам его журналистам. Люди обожают истории о падении. Представь заголовки: «Из экомагната в насильники». Разве не впечатляюще?
Пит нервно взъерошивает волосы, его взгляд становится отрешенным. Его слова обращены не ко мне – он будто разговаривает с самим собой, стараясь найти себе оправдание, удостовериться в собственной правоте.
– Я вложил в эту компанию всю душу, – бормочет он. – Пластик убивает океан, разрушает планету, а наша упаковка спасает Землю. Это революция. Прорыв. Это нужно миру. – Его голос крепнет, Пит вновь обретает уверенность. Он убедил себя: так будет правильно. Надо поступиться Стеллой ради «высшего блага». Отвоевав свое моральное превосходство, он смотрит на меня налитыми кровью голубыми глазами. – Ладно, ты победила. Она твоя. Пока.
Мой телефон издает короткий сигнал – пришел ответ от Ирины.
Когда я возвращаюсь в комнату, Пит сидит на корточках перед Стеллой.
– Папе пора на самолет, милая.
– Вы улетите, когда мы разрешим, – говорит Рольф.
– Отпустите его, – прошу я. – Это недоразумение.
Пит кивает и снова поворачивается к Стелле.
– Мы скоро увидимся, – лжет он. Мне хочется верить, что это ложь. Он широко раскрывает руки для объятий, но Стелла не двигается. Ее взгляд прибивает его к месту. Она не похожа на маленькую девочку, расстроенную уходом отца. Она смотрит на него глазами взрослой женщины, полной праведной, горькой ненависти. В ушах у меня раздается гул – точно такой же, как в тот день, когда я узнала о смерти Бланки. Оглушительный, как разбивающиеся о берег волны, готовые разрушить все на своем пути.
Пит пятится в шоке. Когда он поворачивается к двери, его глаза полны ужаса, будто он только что увидел, что за пределами привычного мира – чернота. А может, это просто взгляд человека, который осознал, что прощается со своей дочерью навсегда. Кажется, он впервые увидел в Стелле Бланку. Не думала, что он способен на это.
Как только он выходит, Стелла оседает на пол. Я бросаюсь к ней и нежно напеваю ей слова, которые прислала Ирина:
– Im yerekha, im yerekha.
«Моя малышка, моя малышка».
На вопросительный взгляд Рольф я отвечаю почти шепотом:
– Знаю пару слов.
Я заглядываю в лицо Стелле: глаза у нее закатились, видны лишь белки. Она содрогается в моих руках.
– Ей плохо? Может, вызвать врача? – Мэнди явно встревожена.
– Все в порядке. Все будет хорошо, – отвечаю я, хотя кожа Стеллы холодна, как мрамор.
– Стелла! Маленькая! – Ирина врывается в комнату, каким-то чудом отыскав нас в этом лабиринте коридоров. Она осыпает нас ласковыми словами на армянском языке, а затем, едва переведя дух, обрушивается с обвинениями на Рольф и Гровера за то, что они задержали ее дочь и внучку, но отпустили Пита.
– Я думать, это безопасный, хороший страна, где с ребенок хорошо обращаться, – возмущенно говорит она. – Наверное, теперь я писать письмо в парламент.
Мы заполняем протокол о происшествии, а потом Рольф и Гровер наконец отпускают нас. Я молча следую за Ириной к машине, держа Стеллу на руках. Ее зубы стучат так громко, что звук отдается у меня в ушах. Я снимаю на ходу резинки с пластиковыми шариками с ее косичек и распускаю ей волосы.
Когда Ирина подъезжает к дому, я прошу ее остаться. Несу Стеллу к ней в комнату. Ирина откидывает одеяло, я укладываю дочку в постель и укрываю ее. Какое-то время мы сидим в полумраке, при свете ночника, и вслушиваемся в медленное, тяжелое, тягучее дыхание Стеллы. Так дышат умирающие. Может, вызвать скорую? Может, это Бланка уходит и тянет за собой мою дочь? Дух, поселившийся в теле, не может покинуть его просто так. Бланка, словно нож, режет Стеллу изнутри, без жалости разрывая ее на куски.
Я стараюсь не поддаваться панике. Материнское чутье молчит, разум бессилен. Врачи вряд ли смогут ей помочь, но и уверенности, что все обойдется, у меня тоже нет. Остается лишь ждать и надеяться. Долго. Бесконечно долго. Слушая это страшное, болезненное дыхание.
Вскоре оно выравнивается. Не могу поверить своему счастью. Ирина сидит в кресле у стола Стеллы и клюет носом. Наконец дыхание Стеллы становится тихим и размеренным. Ирина с трудом поднимается.
– Я спать в свой кровать. Ты ухаживать за дочь.
Вспоминаю, как вслушивалась в дыхание Стеллы, когда она только родилась – в те дни я боялась
