Последний Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

– Ты скажи, ведь ты у нас самый умный. Но я со своей стороны поклясться могу, хоть ты знаешь, как я не люблю этого делать: я не подниму на тебя руку и не попытаюсь тебя ограбить, пока все это не закончится.

– Это стоит благодарности, я клянусь тем же.

– Тогда…?

– Дай мне подумать, потому что если мы сбежим сейчас, нас будут преследовать не только туареги, армия или друзья сеннауди; нас будет преследовать и джихад, а для этих людей границы не существуют.

– Очевидно, мы ходим по миру, завоевывая друзей… – заметил с иронией тот, кто тоже дрожал, но, казалось, чувствовал себя комфортно, словно избавляясь от лишнего тепла. – Я всегда предполагал, что, став наемником, наживу врагов, но не в таком количестве.

– Кто-то сказал, что величие человека измеряется величием его врагов, но, думаю, речь шла о качестве, а не о количестве… – заметил Омар аль-Кебир. – В последнее время единственный достойный враг, которого мы имели, – это тот хитрый и дьявольский стрелок из эттебеля.

Он оперся на винтовку и почувствовал головокружение, но смог справиться с ним.

Первые метры казались ему адом, так как ноги будто действовали самостоятельно, заставляя его сосредотачиваться на том, чтобы идти, не сильно шатаясь.

Хотя он никогда не пил, он чувствовал себя так, как, по его мнению, должны чувствовать себя пьяные, поэтому вскоре его охватила почти непреодолимая потребность лечь и заранее принять поражение, как это в свое время сделал полковник Курбе.

С его физическим состоянием самым разумным было бы спрятаться, выждать несколько дней, дождаться, пока парашютисты высадятся на Эль-Салеб и уничтожат всех джихадистов, скрывающихся в раскопках, и надеяться, что его посчитают пропавшим и начнут искать.

Он почувствовал резкую боль в груди, снова сплюнул кровь и чуть было не послал все к черту. Но ему вспомнилось данное этим утром обещание, и он изо всех сил старался продолжать идти, пусть даже всего на несколько метров.

– Пообещай мне, что ты вернешься, потому что Сулим будет нуждаться в тебе. Ты его лучший друг, а теперь здесь больше нет Бабы, чтобы утешить его.

– Ты всегда будешь его лучшим утешением.

– Не говори ерунды… – укорила она его, как ребенка. – Мало утешения в том, что является причиной печали, особенно когда это уже под землей.

– Ты знаешь, я не выношу, когда ты говоришь так… – запротестовал он.

– А как мы еще можем говорить, если мое время истекает, и, возможно, это последний раз, когда мы разговариваем? – спросила она с горькой улыбкой. – В глубине этого сундука ты найдешь немного денег, которые я успела накопить за спиной у Сулима, который настаивал на том, чтобы пичкать меня таблетками, которые мне совсем не помогали… – невероятно, но чем ближе она была к смерти, тем больше сияла ее красота, словно с ухудшением ее органов вся внутренняя красота проступала на ее лице. – Я хочу, чтобы ты заставил его уехать из Кидаля, который стал проклятым городом из-за фанатизма, крови и ненависти.

– Не думаю, что он согласится, потому что знаю, что он захочет остаться рядом с тобой.

–Именно поэтому мне нужно, чтобы ты дала ему понять: если он останется в Кидале, то окажется лишь рядом с моим пеплом, а мой дух воссоединится с его в любом другом месте, которое он выберет, только не здесь… – Она сделала короткую паузу, внезапно и неожиданно изменив тон, добавив с определённой долей озорства: – Желательно в Париже…

Гасель Мугтар покинул спальню Галии Мендалы, понимая, что болезнь вскоре убьёт её. Но даже несмотря на это, она оставалась непобеждённой, сохраняя свою красоту, ум и даже мрачное чувство юмора.

Если женщина могла проявлять такую стойкость, он не мог позволить себе меньшего. Поэтому он заставил свои ноги перестать лениться, выполнить своё предназначение и как можно быстрее доставить его в Эль-Салеб.

Он увидел его незадолго до рассвета, преодолев одиннадцать часов пути как автомат, настолько измотанный и измученный, что чуть не упал, как это иногда случается с марафонцами, когда они видят финишную черту.

Воля любила иногда играть такие злые шутки, требуя многого, чтобы в последний момент отказать во всём.

«Я довела тебя до этого места, но здесь я тебя покидаю.»

Возможно, это был её способ показать, что она единственная хозяйка судьбы. Без воли люди даже не становились людьми. Но Гасель Мугтар родился и вырос в самом большом из пустынь и потому научился хватать эту волю за горло, заставляя её издать последний вздох, который позволил бы ему двигаться дальше.

Когда он осознал, что под его ногами твёрдая земля, он достал из мешка ночной прицел и медленно повернул его, чтобы различить вдали небольшую груду камней, которая указывала на то, что кто-то искал натрон.

С трудом добравшись туда, он обнаружил, что это было месторождение, преждевременно заброшенное из-за низкой продуктивности. Однако, имея глубину в три метра и небольшую галерею, которая свидетельствовала о плохом качестве материала, оно могло служить укрытием от солнца.

Он спустился вниз, свернулся под выступом и позволил времени идти своим чередом.

Ему нужно было спать, но никто не властен над своим сном, который приходит или уходит по своему желанию, упрямый и неуместный. В этот раз сон задержался, но в конце концов вынужден был явиться и остаться надолго.

Когда он открыл глаза, снова темнело. Всё, что он сделал, – это сполоснул окровавленный рот, немного попил и потрогал грудь, пытаясь понять, не сломаны ли у него рёбра.

Ему всё ещё было чрезвычайно трудно двигать левой рукой, но ноги слушались его, когда ночь окончательно наступила, и он решил выглянуть наружу.

Это было, без сомнения, одно из самых пустынных мест на планете, настолько тихое, что дыхание ящерицы прозвучало бы как барабанный бой гренадера.

Он вышел подышать, достал из мешка горсть фиников, вынул из них косточки, завернул в тряпку и сжал их, превращая в пюре. Ему нужно было поесть, но жевать он почти не мог.

Он долго стоял неподвижно, наблюдая за звёздами и размышляя обо всём, что произошло с тех пор, как полковник Курбе доверил ему столько жизней.

Тогда в нём ещё теплилась надежда, которую он приписывал тому, что не успел столкнуться с безграничностью Эль-Салеба.

Теперь, испытывая горькое чувство, будто его перенесли на далёкую планету, не связанную с его собственной, он терял уверенность так же, как утратил веру. Он уже давно не хотел принадлежать к религии, в которой находились такие люди,