Изъян - Алекс Джиллиан

— Ты говоришь, что он готовит завтрак, — продолжает она, обводя ложкой край тарелки. — Но посмотри глубже: это акт любви? Или это способ подчеркнуть, что без него ты даже не поешь как следует?

— Никогда об этом не думала… — признаюсь тихо.

— Вот именно. — Её глаза блестят, в них читается азарт человека, попавшего на знакомую территорию. — Ты ведь не случайно упомянула про «маниакальный порядок». В таких случаях забота часто маскирует склонность к тирании и контролю. Удобно, правда? Он делает всё идеально, и у тебя будто бы нет повода жаловаться. Но в то же время он формирует твою зависимость.

Я нервно сжимаю чашку, пытаясь скрыть дрожь в пальцах.

— Это звучит… слишком жёстко.

— Жёстко — не значит неправда, — мягко возражает Алина. — Поверь, самые сложные случаи именно те, где партнёр не кричит и не бьёт кулаком по столу, а ласково улыбаясь, лишает женщину выбора. Ты можешь этого пока не замечать, но подсознание уже сигналит. Иначе ты бы здесь не сидела.

— Нет, я не думаю, что мой муж делает это намеренно, — неуверенно оспариваю я.

— Ты говорила, что он — практикующий психиатр, — напоминает Алина. — В этой профессии закон «сапожник без сапог» тоже действует, но тут, я думаю, не тот случай. Он отлично осознает, что делает и для какой цели.

Она выдерживает паузу, давая мне время переварить ее слова, и добавляет с ободряющей улыбкой:

— Но я не утверждаю, что манипуляторы — это всегда зло. У них разная мотивация. Иногда они сами верят, что защищают любимого человека. Иногда искренне считают, что лучше знают, «как правильно». И да, такие отношения могут быть даже удобными… пока однажды не становится тесно. — Алина дотрагивается до моей руки, мягко сжимая пальцы. — Хочешь пример из моего личного опыта?

— Давай, — быстро киваю я, переводя дыхание.

И правда, сколько можно мусолить мою жизнь. Пора бы послушать и другую сторону.

— Если ты читала мой блог, то знаешь предысторию, — поставив локти на стол, начинает Алина. — У меня было дерьмовое детство, не менее дерьмовая юность и огромный багаж дерьмовых поступков. Я была зависима от наркотиков больше десяти лет, начиная с подросткового возраста. Я сбегала из дома, тусовалась в таких злачных местах, что ты бы в обморок грохнулась, если бы оказалась там хоть на минуту. Ну и плохие парни — само собой. Куда без них? У меня нет отца, мать — сущий дьявол, а я искала внимания и тепла совсем не там, где их можно было найти. Один подонок сменялся другим, и я каждый раз думала, что вот этот точно лучше предыдущего. Но правда в том, что все они были лживыми ублюдками и наркоманами, готовыми продать меня за дозу своему поставщику дури. Знаешь, когда ты уже на дне, то самые чудовищные и грязные моменты воспринимаются через искривленную призму реальности, становясь чуть ли не нормой.

Я слушаю ее открыв рот и затаив дыхание. Не верится, что все рассказанное Алиной — о ней. Глядя на эту самодостаточную красивую женщину жутко представить, что когда-то она вела самоубийственный образ жизни. И в то же время меня восхищает ее честность и прямота, с которой она делится самыми неприглядными эпизодами своего прошлого. Для этого необходима огромная внутренняя сила, свобода и полное принятие себя. Я бы так не смогла… Сгорела бы от стыда.

— Я не стану долго и нудно рассказывать, как мне удалось вырваться из этого гиблого и порочного круга, — бесцветным тоном продолжает она. — Это было трудно и больно, словно с меня заживо содрали кожу, а потом нарастили новую. Я стала другим человеком, внешне и внутренне, но кое-что осталось.

— И что же? — выдыхаю я, боясь даже моргать, чтобы не спугнуть собеседницу слишком бурной реакцией.

— Тяга к подонкам, — напряженно смеется Алина. — Подонкам более высокого социального класса, а они, поверь мне, гораздо опаснее и изощреннее.

Она выпрямляется, откидывается назад и смотрит прямо на меня.

— Последний мой любовник — типичный садист. Образованный, успешный, с отличными манерами, но только на людях. За закрытыми дверями — пытки и игры на грани. Он больной на всю голову псих с четким списком правил и требований, которые невозможно выполнить. Но в этом и суть игры. Чтобы он мог получить удовольствие, я должна страдать и испытывать невыносимую боль. Молча, не издавая ни звука и не шевелясь. Словно я гребаный труп.

— Боже… — ошеломленно бормочу я, потрясённая до глубины души. — Зачем ты это терпишь?

— Потому что подсела, — ее спокойный ответ заставляет меня оцепенеть от шока. — Потому что привыкла получать кайф через боль. Потому что он — единственный, кто видит меня насквозь и не осуждает. — на секунду умолкнув, Алина делает большой глоток кофе, не сводя глаз с моего вытянувшегося в изумлении лица. — Не думай, что я не понимаю, чем чреваты подобные отношения и какой риск для меня несут, но если мы говорим о рамках дозволенного — то в моем случае они не нарушаются. Я с самого начала знала, чего он хочет, и согласилась дать ему желаемое. Меня никто ни к чему не принуждал. Это был мой, и только мой выбор.

— Твой… хм-м… личный пример очень отличается от того, что происходит у нас с мужем, — растерянно говорю я, не зная, как реагировать на услышанное, и понятия не имея, к чему она ведет.

Зачем вообще мне эта информация?

— Ошибаешься, Вита, — проникновенно улыбается Алина. — Отличаются только рамки допустимого и правила. В остальном динамика одна и та же: власть и подчинение. Только в моём случае всё завуалировано под «игру», а у тебя — под «заботу».

Я отвожу взгляд в сторону, крутя в пальцах кружку с остывшим кофе. Чизкейк, видимо, так и останется нетронутым. Откровения Алины напрочь отбили аппетит. Мне безусловно есть что ей возразить, но я не собираюсь спорить и не вижу ни малейшего смысла в продолжение дискуссии.

— В твоем блоге об этом… мужчине нет ни слова, — негромко замечаю я.

— Я же не идиотка, Вит, — она небрежно пожимает плечами, ковыряя ложечкой десерт. Удивительно, как ей лезет кусок в горло после всего, что она тут наговорила. — Одно дело делиться негативным опытом, рассказами о том, как я поднималась с самого дна. Это полезно для читателей, это мотивирует, показывает, что из любой ямы можно выбраться. А совсем другое — вывалить в массы, что я чертова мазохистка и не знаю, как это исправить.

Алина поднимает глаза, ее лицо становится серьёзным и сосредоточенным:

— И потом… ты первая, кому