Изъян - Алекс Джиллиан

Черт, я не заметила, как он подошел. Не слышала, как вышел из ванной. Сердце ухает в пятки, но вместе с этим во мне вспыхивает злость. Пусть даже не надеется, что я буду оправдываться и извиняться. Это ему придется мне кое-что объяснить.

Я медленно поворачиваю голову. В его взгляде читается смесь раздражения и холодной настороженности. Капли воды стекают по рельефному торсу, белое полотенце обмотано вокруг мускулистых бёдер. Он наверняка рассчитывал на другой прием: расслабленная обстановка, изысканное вино, ласковая жена. Но извини, любимый, обстоятельства изменились.

— Что за Катукова? — взвинчено бросаю я, глядя на него с неприкрытым подозрением.

— Пациентка, — спокойным тоном отрезает муж, забирая гаджет со стола. — Постоянная, — добавляет он, бегло пролистывая сообщения. — Три года с ней работаю.

— Это не объясняет того, почему она обращается к тебе по имени и что-то требует! — возражаю я, чувствуя, как в груди поднимается горячая волна негодования.

Саша закатывает глаза, чуть заметно кривит губы в усмешке:

— Ева, ты серьёзно? Это психотерапия, а не церковная служба. Пациенты в кризисе часто переходят границы. Для них врач становится единственным якорем в хаосе, последней надеждой, человеком, который обязан быть рядом.

Я замираю, заколебавшись. Несколько секунд напряжённо вглядываюсь в его невозмутимое лицо, пытаясь уловить хоть малейшую тень неискренности. Саша говорит ровно, уверенно, без заминки, но в этом он весь. Контроль эмоций превыше всего, а мне нужна правда.

— А «Саша, твою мать!» — тоже терапевтическая зависимость? — выпаливаю я, и в голосе прорывается горькая ирония.

На мгновение в его глазах мелькает искра недовольства, но он тут же берёт себя в руки, привычным жестом поправляя полотенце.

— Да, Ева, именно так, — холодно чеканит он. — Она может написать что угодно. «Будь ты проклят, мудак». Или «я тебя убью, если не перезвонишь». Я имею дело с психически больными людьми. Ты понимаешь это?

— Понимаю, — глухо отзываюсь я, сдаваясь под напором исчерпывающих аргументов.

Мне не чем крыть. Он прав. Как всегда — прав.

— Перезвонишь ей? — спрашиваю предательски дрогнувшим голосом.

— Нет необходимости. У пациентки паранойя, но на данном этапе она не представляет угрозы себе или окружающим. Это типичный обострённый невротический эпизод: много шума и истеричности, но ноль реальных действий. В таких случаях категорически нельзя поддаваться давлению. Чем больше внимания я дам её импульсивным сообщениям, тем сильнее закреплю патологическую модель поведения.

Он берёт бокал со стола, делает неторопливый глоток, не сводя с меня пристального изучающего взгляда.

— Успокоилась? — его губы раздвигаются в теплой улыбке, не вызывающей во мне ни малейшего отклика.

Я поверила. Да. Но осадок остался. Горький и тягучий, как недопитое вино на дне бокала.

— Хочу поехать домой, — выдаю абсолютно искренне и не кривя душой.

Александр какое-то время изучающе сканирует мое лицо, а затем коротко кивает.

— Как скажешь, — сухо отвечает он, не меняя выражения лица и не предпринимая ни малейших попыток отговорить или убедить остаться.

Саша ставит бокал на стол с едва слышным звоном, и этот звук кажется мне громче любых слов. В его молчании есть нечто большее, чем простое согласие — равнодушие или усталость, от которых по коже пробегает неприятный холодок.

Что-то происходит между нами. Что-то неправильное и, возможно, непоправимое.

Глава 8

«Не спрашивай, что с тобой сделали. Спроси, зачем ты это позволил.»

— из Катехизиса Ordo Simetra

Скарификатор

Она чувствует, что я рядом. Каждая из них чувствовала. Страх — это естественный защитный механизм и мощнейший резонатор опасности, который всегда срабатывает, когда рядом появляется хищник.

Поверьте, даже сам хищник подчинён этому инстинкту. Он делает его осторожнее, расчётливее, внимательнее к деталям. Именно поэтому я так безошибочно распознаю пугливую дрожь и смятение своей жертвы.

Я понимаю их, потому что испытываю то же самое. Мы связаны общей природой: они боятся меня, я — быть пойманным. Их паника и моё напряжение сходятся в одной точке, превращая момент охоты в совершенный акт искупления.

Для меня ее страх — особый сигнал, звучащий как приглашение. Порог, через который я вхожу. Она будет сопротивляться. Пытаться сбежать. Спастись. Найти укрытие. Но разве можно защититься от того, кто уже стоит у тебя за спиной?

У нее осталось не так много времени, а затем начнется следующая фаза моей смертельной игры. Догонять и настигать. Призывать к ответу. Карать за малодушие и трусость. Слабость презренна, но еще хуже — ложь и лицемерие, которыми они больны.

У каждой из них был шанс на исцеление и новый путь. По нашим заветам. Но они выбрали искушение, решив, что имеют право на маленький грязный секрет. Уверовав в то, что никто не узнает. Убедив себя в том, что это никому не навредит. Но так не бывает. Каждое отступление от правил запускает разрушительную цепь событий, которую я обязан разрубить.

Почему?

Потому что не могу остановиться.

Уже — нет.

Вы наверняка думаете, что я свихнувшийся психопат, вошедший во вкус и получающий садистское удовольствие от жестоких убийств и мучений жертв. Но это не так. Я защищаю и «зачищаю» свои границы, за которые они посмели переступить.

А клуб, об идеологии которого я так много, нудно и пафосно рассуждаю — всего лишь ширма для самоутверждения одного человека. Ложная вера, за которой удобно прятаться. Культ, прикрывающий личные слабости. Но мне не нужны оправдания. Я действую не ради символов и не ради чьего-то тщеславия. Я действую ради чистоты.

И если придётся стать лезвием, выпускающим гной, я стану им.

Ева

До кофейни «Десять зерен» я доехала на такси, но вовсе не из-за пробок или желания выпить что-то покрепче помимо кофе, а из опасения, что Алина сможет пробить мои личные данные по номеру автомобиля. Не хотелось бы «засветиться» раньше времени. Сначала необходимо убедиться, что ее мотивы не несут для меня опасности.

На летней веранде царит ленивое воскресное оживление. За одним столиком воркует влюбленная парочка, неподалёку две девушки делят десерт, в глубине — женщина с ребёнком разглядывают картинки на планшете. В воздухе стоит терпкий аромат кофе и свежеиспечённых круассанов, слышится негромкий гул голосов, звяканье ложек о фарфор и редкие всплески смеха. Солнце пробивается сквозь тент, ложится на столы золотыми пятнами. Под ноги лениво падает жёлтый лист, напоминая, что лето доживает последние дни.

Я сразу узнаю её. Алина сидит за угловым столиком, спина прямая, взгляд прикован к экрану телефона. Сходу отмечаю, что вживую она выглядит моложе и стройнее. Одета в белое платье-рубашку, перехваченное тонким кожаным ремешком, и