Искатель, 2002 №1 - Сергей Кузнецов-Чернов
— Она что… — Дерябин проглотил следующие слова, поперхнулся, смутился и, вывернувшись из-под туши следователя прокуратуры, отошел от окна. — Она без родителей, что ли? Одна живет? — справился, наконец, он с вопросом.
— С бабушкой. Я же сказал. А мать умерла год назад.
— Умерла?! — Дерябин резко развернулся и посмотрел капитану в лицо. — Умерла, вы говорите? Отчего? Она же молодая была…
— Ну, не знаю отчего. Заболела. А вы откуда знаете, что молодая? Впрочем, да. Естественно, молодая. Вы куда, майор?
Дерябин действительно выходил из кабинета и вряд ли слышал последний вопрос тучного капитана. Туман, окутавший его мысли, был плотным, густым и непроницаемым; выходить-то он выходил, но не вышел. Застыл на пороге открытой двери, одна нога в кабинете, вторая уже в коридоре, а между ступнями порог. Как на дыбе, замер майор и сквозь туман отчетливо видел лишь порог, застывший между его ногами и нацеленный в пах. Теперь надо было скомандовать лошадям, тянущим его конечности в разные стороны, крикнуть этим настырным животинам, гикнуть, оходить кнутом, и рванут они очумело, и разорвут майора Дерябина на две половинки, и разрыв рассечет его тело молнией там, где надо. По паху.
— Не вздумайте, майор, в мои дела вмешиваться, — бурчал непримиримо Ключевский, по-своему поняв замешательство столичного сыщика. — Решайте свои проблемы, а с собаками я сам разберусь.
— А что за пацан там, на фотографии, рядом с девочкой? — спросил Дерябин, с трудом выбираясь из тумана и лицезрел порог.
— Еще один преступник, следуя вашей терминологии, — не без язвинки сообщил капитан. — Двенадцатилетний автомобилист. Машины угоняет артистически.
— С ним вы тоже не беседовали? — окончательно включился в поток времени майор и посмотрел в маленькие, совсем не злые, оказывается, глазки. Скорее, тоска в них плескалась, беспомощная тоска.
— Нет, — согласился Ключевский. — Не беседовал.
— Ему тоже кушать нечего? — поинтересовался майор.
— Нет, — опять то же слово произнес капитан, но с противоположной интонацией. И грустно вдруг добавил: — Здесь другая история.
Дерябин остро взглянул на капитана, отметив неожиданную грустную нотку, осторожно переступил порог, обеими ногами прочно закрепившись в коридоре. Дверь оставалась открытой.
— Вокзальная, двенадцать, — процедил сквозь зубы. — Квартира тридцать шесть.
— Что? — встряхнулся капитан.
— Адрес девочки. Правильно?
Капитан протянул толстую, но не короткую руку, зажал в кулак узел галстука Дерябина, потянул вниз и прохрипел:
— Не трогай детей, майор. Не трогай. Предупреждаю тебя или прошу. Как больше нравится. Ищи своих псов или за чем ты там приперся… — Тоска в его глазах стала более явной, заметной, какой-то собачьей.
Тем не менее Дерябин освободил узел своего галстука решительно, достаточно легко разжав внушительный кулак капитана. И рассердился. Ненароком — ну конечно же, не нарочно, случайно, откуда знать про это жиреющему неудачливому следователю — Ключевский угодил в самое чувствительное место педантичного майора — узел собственного галстука.
— Не надо мне тыкать, — четко выговаривая слова, сказал Дерябин. — Я уже просил вас об этом. И что мне делать, я знаю сам. Вы про свои обязанности не забывайте. Недавно из столицы выперли, а выглядите вы хуже, чем городской дед знаменитый, торгующий сухариками у центрального пивняка. Не стыдно?
Порог между ними остался. Нехорошо.
— И про это знаешь. — Ключевский опустил руки вдоль тела и побрел от порога к своему столу. — Все вынюхал, ищейка.
К черту! Будет он время терять на этого неудачника. Нашел кого стыдить.
А неудачник плюхнулся на стул и весь опал, и пополз вниз, и черты лица, и плечи, и выпуклый живот, и выглядел он теперь, как самый настоящий неудачник. Не стоило труда добить, размазать, как холодец по тарелке, который в тепле оказался, а его вовремя не съели, и он поплыл, теряя форму и вкусовые качества.
— Будь здоров! — сказал майор, внезапно изменяя своему правилу никому не тыкать, кроме особо доверенных лиц. Но, не удержавшись, добавил: — И спасибо за гостеприимство. — И тоже скорее прочь от порога, захлопнув дверь, от этого символа разногласий и ссор, междоусобиц и пошлого мордобития.
А фотографию захватить успел. Не зря в сыске работал и со всевозможными ухарями общался. Впрочем, зачем ему фотография, если это лицо снится до сих пор: светлая головка, гладко причесанная, и вдруг яркая рыжинка пол солнечным лучом вспыхивает, как ответный сигнал на вызов солнца. Она всегда с солнцем как бы переговаривалась и рыжиной вспыхивающей, и улыбкой. Вот так. Приехал в родные пенаты. Одно дело видеть во сне, лелеять и холить собственные обиды и боли, сжиться с ними, привыкнуть к ним, как к удобным домашним тапочкам с массажной иглой, иногда достаточно чувствительно втыкавшейся в пятку; балансировать, как истинный представитель рода человеческого и, следовательно, мазохист, между болью физической и трепетом душевного восторга; и все это испытывать, находясь в абстрактной дали от предмета своей страсти; а другое — оказаться здесь, рядом, в невозможной географической и телесной близости. Ни к чему ему это все, совсем ни к чему.
Но вот он, дом, и вот он, подъезд, вот она, Вокзальная улица. Сам его верный «жигуленок» сюда подрулил и под окнами притулился. Дерябин и не заметил услужливого выверта автомобиля, но, будучи милиционером и детдомовским воспитанником, в химеры всякие фантастические, в чудеса и в чудесные превращения, в пространственные и временные перемещения нереальные и в оживающие предметы он, конечно, не верил. А посему оставалось покорно принять случившееся, потому как его руки лежат на баранке и управляют автомобилем.
Долго звонил в дверь, разом отупев, будто мешком по голове из-за угла. А в мешке том целый рой воспоминаний, которые он тщательно все эти годы туда прятал. Но теперь вытащила этот мешок сердобольная судьба и — трах его по голове, и посыпалась неудержимо из мешка крупа прошлого, такого сладостного, такого жгучего, такого больного. Замок соседней двери щелкнул, женщина выглянула, из тех, что дома сиднем сидят и через замочную скважину мир познают. Сверкнули любознательные острые глазки под низко надвинутым темным платком, голосок елейный потянулся клейким щупальцем:
— Нет их дома, гражданин.
— Нет? — очнулся майор, отдергивая палец от кнопки.
— Нет. Оля бабушку в больницу повезла, приступ случился.
— А Ирина Борисовна? — автоматически спросил Дерябин, пересохшими наждачными губами и языком одолевая неподвластное времени имя.
— Ира? — Соседка пожевала бледными узкими губами, и головка ее в платке качнулась укоризненно туда-сюда. — А вы кто им будете?
— Из милиции я. — Дерябин привычно удостоверение достал, раскрыл, поднял на уровень сухого личика.
— Умерла Ирочка. Год уж как умерла. — Высокий голосок потеплел, спустился вниз по октаве и зашуршал печально, безнадежно. — А документы свои убрать можешь, Виктор Петрович.
