Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
С приездом доктора Эдгара Брайса все изменилось. Он привез с собой новые дерзкие идеи и энтузиазм, который Джозефина могла только приветствовать. Поначалу ей будто бы доставляли удовольствие интеллектуальные беседы. Он восхвалял ее работу и соглашался с тем, что девушек необходимо оградить от тлетворного влияния, и тогда у них появится шанс вернуться в общество.
„Чем дольше они остаются здесь, тем лучше“, – говорил он. Кроме всеобъемлющего медицинского обследования он ввел тесты на интеллект, чтобы лучше спланировать образование девушек. Результаты большинства оказались ниже среднего уровня, подтвердив мнение доктора Брайса о том, что преступность и порок процветают среди тех, кто умом не блещет.
Вместе с Джозефиной они подавали прошения в суд, чтобы девушкам продлили срок пребывания в учреждении. Чтение и уроки искусства были отменены, их заменило обучение домашним делам и садоводству. Теплицы расширили, теперь там выращивали еще больше фиалок – торговля цветами в долине процветала, и такое занятие считалось вполне пристойным для девушек.
Единственный настоящий их спор касался Бесс Моллой. Ее результаты теста на интеллект были высокими и не соответствовали теории доктора Брайса о слабоумии. Джозефина настаивала, чтобы Бесс освободили от работ в теплице (фиалки, может быть, и красивые цветы, но собирать их, согнувшись, было очень тяжело) и позволили продолжить образование. Его согласие успокоило Джозефину, она была так благодарна, что когда доктор Брайс предложил ей выйти за него замуж, она увидела в этом только пользу. Вместе, как женатая пара, они смогут управлять училищем на равных, вместе отстаивать свою позицию перед советом директоров.
Они поженились в Рождество, в 1922 году, в холле. На свадьбе присутствовали воспитанницы училища в венках из выращенных в теплице фиалок. Джозефина тоже держала в руках букетик фиалок. Бесс Моллой была ее свидетельницей. А потом, десять месяцев спустя, в ночь на Хэллоуин, Бесс Моллой прокралась в башню, где доктор Брайс обустроил себе кабинет, четырнадцать раз ударила его ножом в грудь и повесилась, спрыгнув с башни».
Тут Вероника останавливается. Еще несколько секунд я продолжаю торопливо записывать, борясь с капризной перьевой ручкой, пытаясь успеть, но потом понимаю, что она не собирается больше ничего говорить. Разгибаю и выпрямляю скрюченные пальцы, заметив, что все руки теперь в чернильных пятнах. Страница исписана корявыми предложениями с наклоном вниз, от которых сестра Бернадетт пришла бы в еще больший ужас, чем от самой истории. Впервые за то время, как Вероника начала диктовать, поднимаю голову от своей работы и вздрагиваю, увидев напротив маленькую, сгорбившуюся на диване фигуру. Не верится, что всю эту историю рассказала эта миниатюрная женщина. Только что в комнате звучало столько голосов – миссис Горс, Эдгара Брайса, Джозефины – мы будто переместились в далекое прошлое. А теперь Вероника выглядит так, будто из нее выпустили весь воздух, будто история лишила ее сил. Когда она поднимает голову, я вижу, что лицо у нее мокрое, будто из слепых глаз катились слезы, но это только испарина.
В комнате повисает тяжелая тишина. После еще нескольких секунд, отмеренных часами, я шевелюсь на стуле, и дерево скрипит.
– Не хотите… – начинаю я и останавливаюсь, не зная, что предложить ей после таких трудов.
– Думаю, на сегодня достаточно, – произносит она хриплым голосом, ничуть не похожим на тот, что заполнял комнаты минуту назад. – Вы все записали?
Я листаю страницы, насчитав тринадцать и удивившись, что история, которую я услышала, смогла на них уместиться.
Записала ли я?
– Думаю, да, – начинаю я. – Как вы и сказали, персонажи будто появились у меня в голове. Они казались такими настоящими, что я… потерялась в сюжете.
Подняв голову, я увидела, что руки у нее трясутся, на лице застыло пораженное выражение – и поняла, что, должно быть, прозвучало так, будто я претендую на авторство.
– Будьте осторожны, – сказала она, поднимаясь, и голос ее звучал жестко. – Потеряться в книге опасно. Не все могут найти путь обратно.
Глава девятая
Я сажусь за стол и старательно ерзаю на стуле, делая вид, что настраиваю сиденье и положение блокнота, пока Вероника, постукивая тростью, выходит из комнаты. Постукивание эхом отзывается в холле и когда наконец стихает, я опускаю руки на клавиатуру пишущей машинки в «начальной» позиции, на секунду закрываю глаза, как учила сестра Бернадетт. Но когда открываю глаза и возвращаюсь к записям, слова расплываются перед глазами, точно под дождем.
Что это за абракадабра? Что, если я не смогу прочитать собственный почерк и не смогу воспроизвести историю Вероники?
И тут я слышу эхо ее слов, стихающих вместе со стуком ее палки. Затем слова звучат отчетливее:
«На ночь вместо сказок мне рассказывали историю убийцы…»
И пальцы сами начинают двигаться, нажимая на клавиши под звуки голоса в голове. Я продолжаю, останавливаясь, только чтобы перелистнуть страницы блокнота или чтобы вставить еще один лист в каретку машинки, а голос Вероники продолжает звучать в голове, как будто я записала его на диктофон. Я представляю девушек в муслиновых блузках с высоким воротником и в темных юбках, как они шьют или читают друг другу в этой самой комнате. Среди них и Бесс Моллой, чьи волосы золотятся на свету. Полюбоваться работой своей лучшей ученицы склоняется голова потемнее – Джозефина. Затем я вижу, как на сцене появляется Эдгар Брайс, статный, подтянутый, и его четко очерченная тень с острыми краями падает на девушек, отделяя Бесс от Джозефины, принося в школу новый порядок. Представить только – расти на такой истории! Неудивительно, что Вероника как будто не принадлежит ни к одной эпохе – она словно появилась из совершенно другого времени.
В картинки, появляющиеся в голове, вплетается образ инспектора, который раз в месяц приходил в Вудбридж. Первые несколько лет, когда я была там, приходила женщина средних лет в бесформенном шерстяном кардигане, которая большую часть времени проводила за чаем с монахинями и одобряла запросы на все необходимое и на дополнительных сотрудников. Она привозила нам, девочкам, домашнее печенье и старые книги на Рождество. Но потом ее сменила женщина помоложе и посерьезнее, которая одевалась в костюмы прямого кроя и носила обувь на жесткой подошве, которая при ходьбе стучала по линолеуму. Она записывала каждое нарушение и рекомендовала пожилым
