Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
Вхожу в библиотеку, когда часы в холле начинают бить, вместе с ударами моего сердца. Поворачиваюсь к зеленой кушетке и снова на миг верю, что там никого нет, не заметив автора в ее сливающемся с обстановкой костюме.
Сегодня на Веронике Сент-Клэр зеленая шелковая туника в восточном стиле до лодыжек. Подходя к ней, я гадаю, почему писательница всегда выбирает этот цвет. Это потому что не может видеть – или хочет стать невидимой для мира? Но садясь на стул с прямой спинкой, невидимкой себя чувствую я.
Беру со столика перед собой блокнот. Это старомодный блокнот для стенографии, на пружинке, с красной линией посередине страницы. В Вудбридже таких была куча. Сестра Бернадетт учила нас стенографии, но тогда этот навык казался слишком устаревшим, чтобы всерьез учиться.
Вероника что, считает, что я от руки будут стенографировать ее роман? Вдруг осознаю, насколько пугающее мне предстоит занятие. Предвкушение, а не тревога, напоминаю я себе. Снимаю колпачок с ручки и с ужасом понимаю, что она перьевая. Сомневаюсь, что вообще смогу ей писать.
– Э-э… – неловко протягиваю я, чтобы как-то сообщить о своем присутствии. – Я готова начать, если вы готовы.
– В самом деле? – В ее голосе чувствуется легкая насмешка. – Не уверена, что я готова. Раньше я закрывала глаза и представляла персонажей, но с тех пор, как… – Ее рука дергается к слепым глазам. – Я вижу только темноту.
Я чувствую укол жалости, представив, каково это – не иметь возможности выглянуть из окна на реку Гудзон, которая сегодня под чистым безоблачным небом кажется темно-синей, и на горы в складках осеннего красно-золотого покрывала.
– Как бы вы начали? – спрашивает меня она.
– Я? – Неловко ерзаю на своем месте: вопрос оказался неожиданным, но потом вспоминаю про фотографию, которую нашла прошлой ночью. – Думаю, я начала бы с Кровавой Бесс.
– Кровавой Бесс? – переспрашивает она.
– Вайолет говорит, что все начинается с нее, но мы так и не узнали ее историю, как она росла здесь… – Я обвожу рукой длинную библиотеку с тянущимися рядами книг на застекленных полках. Замечаю, что в альковах между полками стоят мраморные бюсты, которые смотрят в тени слепыми, как у Вероники, глазами. Она моего жеста не видит, но кивает, как будто увидела.
– Ну, то есть вы наверняка слышали разные истории.
– О да, – произносит она. – Любой, кто вырос здесь, услышал бы. Что ж, начнем с Кровавой Бесс. Что-то вроде пролога. Кровавого пролога.
* * *
«На ночь вместо сказок мне рассказывали историю убийцы», – начинает Вероника, выпрямившись на софе и глядя невидящими глазами на реку.
И хотя она говорит от первого лица, а история происходит в доме, очень похожем на тот, в котором мы находимся, создается впечатление, будто говорит другой человек. Будто она медиум, в которого вселился дух, и мы перенеслись в прошлое.
«– А наказание убийцы служило мне азбукой и учебником. Не имело значения, что отец запретил слугам говорить о ней: все они шептались про Кровавую Бесс. Если скрипела третья ступенька – это Бесс тайком выбиралась из дома. Если находили в кладовой рассыпанную муку – это тоже были проделки Бесс. Когда ветер стучал в оконные стекла – это Бесс просила пустить ее в тепло, а когда ни с того ни с сего заливались лаем сторожевые собаки в вольере, они лаяли на Кровавую Бесс.
У меня была няня, которая прежде работала в учреждении, пока отец не превратил его в психиатрическую больницу. Я думала, она уже совсем древняя, но, наверное, ей было не больше семидесяти. Миссис Горс, так ее звали, хотя я звала ее просто няня. Отец беспокоился, что она работает с его новыми пациентами-подростками, боялся, что она по привычке будет обращаться с ними как с заключенными, но знал, что со мной она такой ошибки не сделает. Сказать по правде, она всегда была очень добра ко мне, но едва ли отец разрешил бы ей заниматься со мной, если бы знал, что она станет рассказывать мне про Кровавую Бесс. Она, может, и не стала бы, но я услышала, как она предупреждает пациентов вести себя хорошо, чтобы „не кончить как Кровавая Бесс“, и умоляла ее рассказать. И няня, посопротивлявшись для вида и заставив меня пообещать, что отец об этом не узнает, послушалась. Думаю, она сама пыталась понять, что произошло. Когда Бесс Моллой появилась в Ненастном Перевале, няня сама была еще юной девушкой…
Когда я впервые увидела Бесс Моллой, то удивилась, как заурядно она выглядела. После иллюстраций в газетах я ожидала встретить чудовище со всклоченными волосами и налитыми кровью глазами, но она оказалась хрупким милым созданием, и в первый день, когда ее привели, не поднимала глаз. Мисс Джозефина настаивала, чтобы мы обращались с ней так же, как и с другими девушками.
У Джозефины Хейл были определенные идеи о том, как следует управлять училищем. С воспитанницами следовало вести себя как с девушками из хороших семей, будто исправительное учреждение на самом деле было изысканным пансионом. У них были настоящие уроки, где их учили не только готовить, шить и убирать, но также рисовать, петь и танцевать. „Если любой девушке дать необходимую заботу и оградить ее от тлетворного влияния, она сможет стать полезным членом общества. Даже девушка, которая совершила убийство“, – говорила она.
Каждый вечер все воспитанницы собирались в библиотеке на чай и на просветительскую лекцию, которую читала либо сама Джозефина, либо приглашенный ученый. Большинство девушек поместили в училище за мелкие кражи, бродяжничество или проституцию. Бесс Моллой среди них была единственной убийцей, но Джозефина настаивала, чтобы с ней обращались как и со всеми и приняли в поместье, как будто она всего лишь украла кусочек хлеба.
На самом же деле казалось, будто Джозефина специально старалась выделять девушку. Она усаживала ее рядом с собой за чаем, всегда хвалила на уроках, часто гуляла с ней по территории. Даже подарила ей алый плащ из мериносовой шерсти с меховой оторочкой капюшона. Девушки начали шептаться, что мисс Хейл выбрала себе любимицу, и слухи дошли до совета директоров. На собрании они проголосовали, что за девочками должна присматривать не только мисс Хейл как директор, но и надзиратель. Джозефина
