Когда она вернулась - Люсинда Берри
– Я… что ж… – Папа сделал попытку справиться с охватившими его эмоциями, и его кадык заходил вверх-вниз. Скользкое от пота, папино лицо приняло пепельно-серый оттенок. – Если мы…
Может, у него сердечный приступ? Удар? Зачем тогда они теряют здесь со мной время, если ему плохо?
– Что происходит? – Я повернулась к Мередит. – Что случилось, Мередит?
– Мы только что получили весьма шокирующее известие, – голос Мередит оборвался. – Почему бы нам всем не присесть к тебе на кровать?
Может, что-то стряслось с Калебом. Или с Тадом. Но разве тогда они бы не дали мне знать? Нет, если бы что-то стряслось с сыновьями Мередит, плохо было бы ей, а сейчас она помогла отцу дойти до моей кровати, словно он – инвалид, так что дело, очевидно, было в нем. Что-то случилось с папой. Мой худший кошмар. Мой худший кошмар с тех пор, как я потеряла маму, – потерять папу. Меня охватила тревога. Стараясь выровнять дыхание, я изо всех сил вдавила ступни в домашние туфли, чтобы почувствовать, что все происходит на самом деле, – так много лет назад меня научил делать психотерапевт. Я опустилась на кровать рядом с папой, сцепив лежащие на коленях руки в замок и ожидая, пока кто-то из них, наконец, заговорит.
– Скотт, ты должен объяснить Эбби, что происходит, – прервала панический ход моих мыслей Мередит.
Папа повернул лицо ко мне. Его зрачки все еще были расширены. Папины скулы задвигались, и он проговорил:
– Нашли твою мать.
Мама.
Я осела на постель, совсем как воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух. У меня отнялись ноги и руки.
– Она… она?..
– Жива, – ответил папа.
Я не особо вникла в то, что он еще говорил – что-то про Монтану, – поскольку моя голова шла кругом от роящихся в ней мыслей. И теперь, сидя в машине, мчавшейся по шоссе, я все еще ощущала головокружение, вновь и вновь мысленно проигрывая свои воспоминания и пытаясь представить, что должен чувствовать отец. Прошло одиннадцать лет с тех пор, как мама исчезла с парковки торгового центра «Таргет». Растаяла, как призрак, оставив ключ в зажигании, а сумочку – на пассажирском сидении, без каких-либо следов борьбы.
Мне было пять, когда это случилось, поэтому большинство самых ранних моих воспоминаний – о том, как мы с папой ходим по Аркате от двери к двери и раздаем листовки об исчезновении мамы. Мы стучались в каждую дверь и, если никто не открывал, оставляли листовку под дверью, тщательно проверяя, не пропущен ли хоть один дом. Папа расклеивал детализированные карты местности на стенах нашей гостиной, выделяя разными цветами районы, которые мы уже обошли, и те, до которых мы еще не добрались. Люди осуждали его за то, что он меня везде таскал за собой, но они осуждали бы его в любом случае – в то время в любом его действии люди были склонны усматривать злой умысел. Никому не было дела до того, что он успешно прошел проверку на полиграфе. Его все равно подозревали.
Мы обивали чужие пороги почти два года. Каждый год в день маминого исчезновения по телевизору повторяли сюжет о ней – на кадрах видео папа умоляет ее вернуть. Затем приводилась скорбная статистика о пропавших без вести – согласно этим данным, чем дольше человек отсутствовал, тем меньше оставалось шансов найти его живым. Только папе было плевать на статистику. От всей души. Все кругом твердили, что ее нет в живых. Очевидно, все они ошибались, так как теперь мы направлялись в больницу, чтобы встретиться с ней.
Я немного подалась вперед и опустила руку папе на плечо, отчаянно желая взобраться к нему на колени и свернуться там в комочек. Не оборачиваясь, он пожал мою ладонь.
– Все в порядке, Тыковка? – спросил папа.
– Все хорошо, пап, – отозвалась я.
Разумеется, ничего не могло быть в порядке. Нам обоим это было очевидно, но что еще я должна была сказать? Я направлялась на встречу с матерью, вокруг мифа о которой строилось все мое детство. У меня не нашлось подходящих слов, чтобы описать это.
Я не так уж много помнила о маме, потому что, когда она пропала, я была еще очень мала. Зато папа был полон воспоминаний. Он знал маму почти так же хорошо, как самого себя, – они росли вместе и стали парой еще в старших классах. Папа постоянно делился со мной своими воспоминаниями, чтобы те стали и моими тоже. С годами для меня мама стала походить на какого-нибудь персонажа из фильма, засмотренного до такой степени, что в памяти отпечаталась каждая строчка сценария. Я вглядывалась в ее лицо на фотографиях до тех пор, пока не выучила каждую черточку. Каждый локон. Каждую морщинку. Моя любимая фотография в желтой деревянной рамке занимала место на столике возле моей кровати. На ней мама стоит под сверкающими струями водопада, глядя куда-то вдаль, и широко улыбается, а в глазах у нее пляшут огоньки, словно она хранит какой-то забавный секрет. Папа часто повторял, что у нее был заразительный смех, и глядя на эту фотографию, я почти что могла его услышать. Мое сердце забилось чаще при мысли о том, что я смогу услышать этот смех собственными ушами. Вопрос только, в состоянии ли она теперь смеяться? У меня по телу пробежала дрожь. Полиция сообщила нам, что на руках у мамы был младенец. Это могло означать лишь одно.
Глава 2
Мередит
Сейчас
Кто-то должен был нарушить молчание. Сказать хоть что-нибудь. Скотт ничего не говорил уже больше двух часов. С тех пор как мы покинули Калифорнию и пересекли границу штата Орегон. Я отпустила какой-то нелепый комментарий о красоте окружающих гор, но прозвучало это чересчур фальшиво. Когда я расстроена, я много болтаю. Ничего не могу с этим поделать. Такой уж у меня способ справляться с проблемами. Скотт обычно поступал так же. Это одно из тех его качеств, которые я больше всего люблю. Оно и привлекло меня, когда мы встретились в группе поддержки для людей, потерявших своих близких.
Я посещала группу уже два месяца. Отправляясь на собрание в первый раз, я ожидала увидеть там в основном женщин, поэтому, обнаружив множество мужчин, была потрясена. Они демонстрировали такую эмоциональную глубину, о наличии которой у
