Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
Но куда еще мне идти?
Я думала так долго, что ворота начали закрываться. Как если бы они знали, что выбора у меня нет. И в последний момент я проскакиваю в узкую щель, зацепившись рукавом за железную пику. Выдергиваю руку и чувствую запах крови. На коже осталась длинная красная полоса, будто разъяренный зверь меня все-таки догнал.
«Это всего лишь ржавчина, – говорю себе я. – От ржавых ворот. Это не кровь и не следы зубов чудища из тумана».
Дорожка, ведущая от ворот, оказывается еще круче, чем дорога от станции, и к тому же длиннее. Ее тоже обрамляют платаны, которые смыкаются кронами выше по дорожке, заключая меня в ловушку, протягивая ко мне свои белые голые ветви. Когда я останавливаюсь на повороте и оглядываюсь, то вижу лишь деревья – ни железнодорожной стации, ни деревушки. Мне даже ворот не видно. «Стена леса», как называла ее Джен в «Секрете Ненастного Перевала». «Можно было срубать их каждую ночь, но к утру деревья вырастали заново». Делаю глубокий вздох, чтобы успокоить поднявшуюся панику и клаустрофобию, вцепившуюся в горло, разворачиваюсь…
И передо мной появляется дом, будто деревья специально расступились, показывая его, или перестало действовать заклинание, которое сохраняло его невидимым. Особняк огромен, весь из камня, скорее черного, чем серого, и будто сам вырублен из утеса. Одинокая башня возвышается на фоне неба, в точности как та, где Джен увидела призрак Кровавой Бесс. Сейчас на башне никого нет, но стоит мне сделать несколько шагов, как снова появляется ощущение, что за мной следят. А когда я снова поднимаю голову, вижу, что в окне появился огонек. Последний штрих к обложке для готического романа. И что мне теперь делать, броситься бежать, прижимая разодранную ночную рубашку к обнаженной груди?
Нет, думаю я, опустив голову и продолжая упорно, хоть и с трудом подниматься вверх по холму. Меня этими спецэффектами не напугаешь. Кто-то будто бросает мне вызов этим огоньком, который подталкивает идти вперед по заросшей подъездной дорожке с раскатанными колеями, мимо разваливающегося фонтана с обезглавленной мраморной статуей девушки, которая не может ничего налить на потрескавшееся сухое дно – и прямо к основанию башни…
Это настоящие руины, каменный скелет, опустошенный огнем. Сквозь его обугленные ребра видны кусочки неба. А огонек, который я видела, – отражение солнца в осколке разбитого окна. Осколок цепляется за дом, как иссохшая конечность. Порыв ветра приносит с собой запах мокрой золы и гнилой древесины. Кто еще захотел бы жить с этим напоминанием о смерти и трагедии?
Пока я иду к парадному крыльцу, вспоминаю одну из версий с сайта «Призраки долины Гудзона» о том, что Вероника Сент-Клэр на самом деле погибла в пожаре и теперь ее призрак бродит по руинам особняка. От моего стука в дверь разносится гулкое эхо, будто дом стал пустой раковиной. Женщина, открывшая дверь, могла бы вполне сойти за призрака: бледная, седые волосы собраны в такой тугой пучок, что голова больше похожа на голый череп, на ней серая юбка до колен, белая блузка, застегнутая на все пуговицы, и серый кардиган.
– Я Агнес, – говорю я, протягивая руку.
– Летиция, экономка, – представляется она в ответ, но руку мне не пожимает. – Вы промокли.
– Шел дождь, – поясняю я очевидное. – А на станции не оказалось свободных такси.
Она фыркает, как будто эти два обстоятельства – моя вина.
– В долине Гудзона часто идет дождь. Вам лучше к этому привыкнуть. Кроме того, мисс Сент-Клэр ожидает от вас пунктуальности. Пожалуйста, подождите в холле, пока я не извещу ее о вашем прибытии. – Она распахивает дверь шире, приглашая меня зайти, но при виде моего рюкзака вздрагивает: – Оставьте свой… багаж на веранде. Симс поднимет его в вашу комнату.
Мне вовсе не хочется выпускать из виду свой рюкзак – вдруг придется спешно убегать, но вижу, что смысла спорить с ней нет. Однако стоит мне переступить порог, и экономка взрывается:
– И снимите обувь! Она грязная! – чуть ли не кричит она.
Стаскиваю промокшие кроссовки и иду в мокрых носках по холодному мраморному полу просторного холла. Экономка провожает меня к такой же холодной мраморной скамье и говорит подождать там, а сама, проскользнув в глубь дома, открывает стеклянную дверь, из которой вырывается облачко влажного воздуха и кружится вокруг меня, точно любопытное привидение.
Когда она закрывает за собой дверь, стеклянная панель вздрагивает, создавая впечатление, что деревянный лестничный пролет надо мной тоже дрожит. Поднимаю голову и вижу, что лестница эллиптической спиралью уходит вверх, будто бы в никуда. Ощущение такое, будто я оказалась в ракушке моллюска.
– Мисс Сент-Клэр примет вас, – объявляет экономка, появившись из дверей напротив тех, куда вошла до этого, будто мы в самом деле находились в спиральной ракушке и она змейкой проползла по внешнему контуру.
Она ведет меня через стеклянную дверь в длинную комнату с высокими арочными окнами, из которых открывается впечатляющий вид на реку Гудзон и Катскильские горы. Туман рассеялся, но тяжелые свинцово-синие тучи висят над горами, угрожая вылить еще больше дождя. Меня так захватывает пейзаж, что хозяйку дома я замечаю, только когда она откашливается.
– Подойдите ближе.
Она сидит в дальнем конце комнаты, на диване с высокой спинкой, обитом темно-зеленым бархатом, на самой Веронике Сент-Клэр зеленый вельветовый пиджак и такие же брюки, благодаря которым она сливается с мебелью, точно дух леса. Даже затемненные линзы очков у нее с оттенком зеленого. Подходя ближе, не могу не сравнивать ее лицо с той фотографией, которую я взяла в «Джозефин». Тридцать лет состарили ее, но она по-прежнему привлекательна – даже прекрасна. Волосы у нее все еще преимущественно черные, за исключением двух седых прядей, которые выделяются на гладкой прическе, словно крылья птицы. Кожа гладкая, без морщин, если не считать маски из белых ниточек шрамов вокруг глаз.
Я как-то видела статую женщины, чье лицо было скрыто мраморной вуалью. Вот каким кажется ее лицо – будто прикрытое тонким шелковым шарфом. За зелеными линзами очков не видно ее глаз – или того, что от них осталось. Вероника Сент-Клэр выглядит одновременно и старше своих пятидесяти с чем-то лет, но и каким-то образом вне возраста, будто она в самом деле статуя. Она не шевелится, пока я не останавливаюсь в метре от нее, и только потом поднимает руку, указав на стул с прямой спинкой, стоящий прямо
