Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн

– Так вы и есть Агнес Кори, – произносит она, и голос ее звучит хрипло и скрипуче, будто она не привыкла говорить вслух.

Зеленые очки смотрят прямо на меня, и, хотя я знаю, что она слепа, когда она произносит мое имя, я ощущаю ее взгляд.

– Да… – я успеваю остановить чуть не вырвавшееся «мэм», – мисс Сент-Клэр. Мистер Сэдвик сказал, что вам нужен ассистент…

– Это вы написали мне, что хотите продолжение, – раздраженно возражает она, как будто это я виновата в том, что сижу сейчас здесь.

– Как и многие ваши читатели. Я отправляла вам их письма…

В воздух взмывает рука, точно мотылек, вырвавшийся из рукава ее пиджака.

– Да, они все так говорят, – соглашается она, выделив последнее слово, и рука ее падает обратно, будто утомленная простым движением. – Но что они знают о том, чего это стоит. Почему лично вы хотите продолжения? Вы недовольны книгой?

– Нет-нет, конечно, довольна – только мне хочется большего. Думаю, на самом деле я хочу почувствовать себя так же, как когда в первый раз читала «Секрет Ненастного Перевала».

– И как же?

– Как будто смогла сбежать из своей жизни, – отвечаю я, не успев подумать.

– Ваша жизнь была настолько неприятной, Агнес Кори, раз вам захотелось сбежать? – спрашивает она с легкой дрожью в голосе, которая может означать как нетерпение, так и жалость.

Вспоминаю долгие серые дни в Вудбридже – уроки, которые вели учителя, не меньше учеников мечтавшие оттуда сбежать, внезапные нервные срывы девушек, которых уже довели до предела, быстрая и жестокая реакция охранников – беспросветная жизнь со вспышками насилия.

– Иногда, – отвечаю я. – Но не хуже жизни Джен и Вайолет. Думаю, в этом причина: когда я читала «Секрет Ненастного Перевала», я чувствовала, что не одинока. Как когда Вайолет сказала Джен: «Теперь, когда ты здесь, я могу вынести что угодно».

– В вашей жизни совсем никого нет, раз вам необходимы воображаемые друзья?

Я вглядываюсь в ее лицо в поисках намеков на укор или сочувствие, но вижу лишь свое двойное отражение в зеленых очках. В их подводном мире я в самом деле кажусь очень маленькой и одинокой.

– Они казались мне настоящими… вот только…

– Только что?

– Я всегда чувствовала, что они что-то скрывают от меня, будто за историей в книге скрывалась еще одна история… Думаю, вот чего я по-настоящему хочу.

– История за историей, – повторяет Вероника Сент-Клэр, и на губах ее появляется легкая улыбка. – Для этого нам придется вернуться к тому, что произошло до приезда Джен в Ненастный Перевал.

– Вы хотите сказать… как приквел?

– Да, – подтверждает она. – И вам придется записывать его от руки. Машине я свою историю рассказывать не стану.

– Конечно, – начинаю я.

– И вы каждый вечер будете перепечатывать написанное на этой печатной машинке. – Она указывает на стол, где стоит массивная пишущая машинка. – И не станете передавать мои слова в эфир, пока они не будут готовы.

– Хорошо, – соглашаюсь я, – но мистер Сэдвик сказал, что хочет увидеть черновики.

– Кертис может подождать, как и все остальные. Я расскажу свою историю вам, Агнес Кори, и никому другому, и только я скажу, когда она будет готова отправиться в мир. Вам запрещено рассказывать обо всем, что я говорю, выкладывать посты, твиты, писки или что там ваше поколение сейчас делает.

– Поняла, – отвечаю я, гадая, как мне объяснить эти условия мистеру Сэдвику.

Она молча смотрит на меня так долго, что я будто в самом деле ощущаю ее пристальный взгляд. Наконец она произносит:

– Есть еще кое-что.

Да какие еще условия можно придумать, гадаю я. Она что, заставит меня превратить солому в золото или принести воды в решете?

– Я хочу коснуться вашего лица, – произносит она. – Чтобы я знала, кому рассказываю свою историю.

– Ох, – от неожиданности выдыхаю я. – Я не… – Я собираюсь сказать «некрасивая», но потом краснею, осознав, что ее едва ли это волнует. – Ну ладно. Мне…

– Подойдите и сядьте рядом, – велит она, похлопав по дивану рядом с собой.

Поднимаюсь со стула и осторожно пересаживаюсь на диван, как будто могу причинить ей боль резким движением. Руки Вероники Сент-Клэр выныривают из рукавов и замирают перед моим лицом. Я закрываю глаза. Она легко касается моего лба, носа, щек, подбородка, и кончики обожженных пальцев нежные как шелк.

Я жду, пока она что-нибудь скажет, но потом осознаю, что уже не чувствую ее прикосновения. Открываю глаза – и вижу, что одна в комнате. Как будто моего лица касалось привидение.

Глава седьмая

Летиция ждет меня в холле, стоя так неподвижно, что сама кажется статуей в этом бело-сером наряде – «Безмолвная служанка», так ее можно было бы назвать. Но потом она заговаривает:

– Я провожу вас в вашу комнату, – сообщает она и поворачивается к лестнице, не дожидаясь ответа.

– А… мои кроссовки? – спрашиваю я, ненавидя себя за робкие нотки в голосе.

Экономка, не оборачиваясь, указывает на мраморную скамейку. Вместо своих кроссовок я вижу пару поношенных кожаных тапочек на полу.

– Вашу обувь я оставила в отдельной прихожей, там следует оставлять всю уличную одежду… – Она бросает взгляд на меня через плечо и хмурится при виде моей джинсовки. – Надеюсь, вы взяли с собой вещи потеплее. В долине бывает довольно холодно – и сыро.

Я понимаю, что она имеет в виду. По мере того как мы поднимаемся, должно становиться теплее, но вместо этого вверх по ступеням за нами летит студеный ветерок. На пролете второго этажа к нему присоединяется ледяной сквозняк из открытой двери. Я вглядываюсь туда и вижу длинный узкий коридор, который тянется в бесконечность из теней и сумрака.

– В западное крыло вам заходить незачем, – предупреждает она, ведя меня к следующему пролету. – Оно закрыто – там небезопасно. Ни в коем случае не пытайтесь туда попасть.

– Там находится башня? – спрашиваю я. – Пострадавшая при пожаре?

– Пострадавшая? – переспрашивает она, искривив губы. – Она сгорела дотла. Не подходите к ней. Вся остальная территория доступна для физических упражнений и отдыха, но я крайне рекомендую вам держаться подальше от утеса, так как за последние несколько лет земля осыпалась и тропа обрывается очень резко.

«Для физических упражнений и отдыха» звучит как часть распорядка дня для заключенных или пациентов психиатрических больниц. И все это – то, что пришлось отдать свою обувь, и свод правил, и безжалостный холод – напоминает мой первый день