Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский
…Нет, нет, не в этом смысле — они вели себя довольно прилично, не шумели, о чем-то разговаривали — о чем только могут разговаривать такие люди? — но все равно с первого взгляда видно, что эта обстановка не для них! Да уж ничего не попишешь, человек, получивший светское воспитание, — совсем другое дело… Гуго в тот раз чуточку разошелся — не сердись, Гугоушек, ведь господа все равно тебя знают — да кушайте, господа, — и один из этих людей подошел и попросил его не шуметь, потому что они занимаются… За-ни-ма-ются! Представьте себе, он так и сказал «занимаются», и как это я удержалась от хохота! Этакий мужлан, руки что тебе лопаты — я еле-еле сдержалась, но он выглядел настоящим молодцом в своем тренировочном костюме — Гуго, не хмурься, — поняли вы теперь, что это за люди? Сидят в первоклассном отеле, и всей их культуры не хватает на то, чтобы сообразить: сюда приезжают рассеяться от забот… Так нет, они приезжают сюда «заниматься», — ох, меня душит смех, хотя надо бы плакать! Вот какие люди забираются теперь в лучшие отели, они и не понимают даже, к чему все эти завоевания культуры…
…Перестань, Гуго, мы не одни… Нет, нет, господа, не уходите, Гугоушек всего дождется в свое время, правда, мой чудесный мальчуганчик?.. И вообще все мы дождемся своего — сначала мы с ним, а потом и мы все, кушайте же, дорогие гости, кушайте, пока не началась передача… хотя, надо сказать, Лондон теперь что-то мало радует, а мы-то все ждем да ждем, когда же будет этот самый переворот… теперь стали говорить — только через четыре года, господи, это же невыносимо! Знаете, я люблю Гуго, я не жду, когда падет нынешняя власть и ему вернут его фабрику… а ведь его торговые дела держатся еле-еле, отмена карточек была для нас сильным ударом, так что не знаю, не знаю… Да еще с этим разводом такая путаница, муж-то возражать не стал бы, но он не хочет брать вину на себя, а что мне делать, должна же я подчиняться голосу своего сердца — нет, все это не так просто, и тут тоже виновато нынешнее время… кушайте, господа… раньше мужчины были рыцари, они все брали на себя, и женщина обретала свободу… Говорят, теперь женщин раскрепостили, а вот мы с Гугоушеком более полугода бьемся, а муж все не хочет уступить, хотя ему ровно ничего не стоило по-рыцарски похвастаться каким-нибудь приключением и взять вину на себя… Видно, мне самой придется это сделать, и это будет страшно неприятно — рассказывать этим людям о своих сокровенных чувствах. Они об этом и понятия не имеют — и вот такие люди, какие были тогда в отеле на курсах, будут разбирать наше дело — ах, зачем мы не встретились с Гугоушеком раньше, когда судьями были интеллигентные люди, способные постичь человеческую душу… Геда рассказывала — это было ужасно, — она разводилась три месяца назад. Ну, не было у нее согласия с мужем, и она искала душевный контакт, а какое дело всем этим присяжным, в который раз она разводится, это ее личное дело, они обязаны предоставить ей возможность жить такой жизнью, когда чувству дается полная воля! А вот присяжный сказал ей, что это — болото, и что ей следовало бы работать… Интересно знать, зачем это ей работать, если муж будет за нее платить, у него неплохие доходы, и на детей он стал бы давать — впрочем, современная женщина не должна связывать себя детьми, скажите сами, что же это за свобода, когда не можешь устроить свою судьбу так, как хочешь, и все — из-за этих маленьких паршивцев… Вот и брат мой никак не может развязаться, она его не понимает, знаете, она — уже пожилая такая женщина, очень простая, а он встретил родственную душу, и вот ничего не выходит… Да и как требовать от этих людей, чтобы они поняли все изгибы человеческой души, если сами они такие необразованные, учатся, учатся, все курсы какие-то заводят, а приличной книги не видели, да и не увидят, как же им узнать, о чем шепчет сердце, если они только и делают, что глотают эти тенденциозные брошюрки… Культура, поэзия жизни — все это чуждо им, вот недавно мне попалось в руки (я, правда, не читаю их газет, но просто мне попалось в руки) — представьте, стихотворение, в нем воспевается женщина, которая кормит поросят в «Гиганте» — и это называется теперь поэзией! Ах, и говорить-то стыдно, кушайте, господа, допивайте, сейчас мы откроем бутылочку бурбона — да, в наше время только и находишь, утешения, что в алкоголе, раз уж даже лондонские передачи перестали радовать…
…Послушайте, инженер, вы становитесь нахальным, таких вещей в обществе не делают; Гугоушек, правда, не деспот и не тиранит меня своей ревностью, но это уж слишком… Гугоушек, защити меня от этого соблазнителя и оставь Мери, у тебя есть я. Мери, будь так добра, займи инженера, а то он совсем перестал стесняться, а ты, Гуго, иди сюда — ах ты мой милый дикарь — он настоящий дикарь, мой Гугоушек! Да что об этом рассказывать, вы и сами знаете… Отстаньте, доктор, что это такое — один отвязался, так вы начинаете! Дайте я вам лучше налью — видите, настоящий бурбон, а я проливаю его на скатерть! Нет, крестин не будет, я буду осторожна, не хватало еще связать себя по рукам и ногам, ведь нынче супружество при детях — настоящая тюрьма, Пармская обитель, и нельзя свободно свою судьбу… Доктор, я вас ударю! Гуго, будь рыцарем, Мери, отвяжись от него — что вы за люди! — а вы, инженер, оставьте ваши двусмысленные анекдоты, они мне и так все известны — смотрите, Гуго уже хмурится… Мне кажется, пора пить черное кофе,
