Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
А газета наша известная на всю Россию — «Мысль». Редактор — умница, талант, блеск, второй Влас Дорошевич. Еженедельные фельетоны на две полосы. Ежели бы не цензура, пропал бы я от этих фельетонов, в тюрьме бы сгнил.
Недавно напечатали сказочку про воинственного южноамериканского диктатора Канальо Камарильо. Дело происходит в Ананасовой республике. «Столетиями это государство пребывало в состоянии застоя и упадка. Оно как бы набрало в легкие воздух и забыло его выдохнуть, и застыло так с полной грудью углекислого газа». Так в сказочке написано. Здорово написано. И вот этот самый Канальо Камарильо, иезуитский выученик, произвел переворот, как самый обыкновенный пистолачо, ну, бандит по-нашему, и стал президентом. А там объявил себя земным богом: сошел-де на землю, чтобы осчастливить людей. А кто сомневается, не верит — в тюрьму его, в каторгу, в застенок, на плаху. Такую мясорубку устроил… махнет белым платочком из окна, глянь — и одел страну в траур. Как папа Климентий — забыл только, под каким номером этот папа действовал, — одним махом он уничтожил всех своих врагов. Объявил их изменниками. А назавтра после их казни приказал вздернуть их судей и прокуроров, чтобы не осталось ни свидетелей, ни следов. Даже протоколы допросов велел сжечь.
«И вот новоявленный Мальбрук собрался в поход на соседнюю державу и стал планомерно и стратегически отступать на новые, заранее подготовленные позиции…» И дальше в том же духе написано.
Прочитал я эту сказочку, — продолжал рассказчик, — ну, думаю, не миновать отсидки. Тут и слепому ясно, что означает «планомерно и стратегически». И действительно, вызывает меня к себе сам начальник охранки Егор Егорович Лихов. Маленький, пухленький, в пенсне, и глазки бесцветно-голубые, этакий рождественский дядюшка, впору на елку вешать. Сперва мораль читал, попрекнул в недостатке патриотизма… тоже Бенкендорф выискался.
«Трудная, говорит, у вас должность, господин Сукачев! Неужто не надоело? В этом году почитай пятый раз сажаем. Больше у нас в гостях, чем дома. Понимаю, должность у вас такая… ха-ха! Цензор что — казенный дурак. А вот вы, господа редакторы, народ хитрый, все фокусы знаете, все лазейки, в какую щель чего тащить. Вот сказочку напечатали про ананасового президента, учредившего якобы монархическую республику. Объявил себя великим жрецом, сперва сам себе поклонялся, потом всех заставил, а инакомыслящих — в кутузку. Хватают направо и налево, за слово и неслово. Все тюрьмы переполнены, и все за покушение на жизнь правителя „с помощью спиритизма, гипнотизма, телепатии, астрологии и внушения безумных мыслей на расстоянии“. Занятно. Но позвольте спросить, господин Сукачев, на кого намекаете?» Глазки у него сделались масленые, губки — глянцевитые, ниточкой.
«Помилуйте, — отвечаю, — какие тут могут быть намеки? Диктатор-то ведь в Южной Америке».
«Вот именно в Америке, да еще в Южной. Перенесено действие в Пизу, и спасен многотомный роман, как говорит поэт. Вы же все-таки человек интеллигентный, господин Сукачев! Ох, уж эти сказочки — самый опасный вид литературы, опаснее бомбы. Иносказательно так расчихвостят, только держись, под самые основы мину подведут, камня на камне не оставят. Тут уж ухо востро держи. Это тебе не современная поэзия: „Гром победы раздавайся“, и не живопись, мазня без смысла и разума. Там, пожалуй, чем бессмысленней, тем отрадней. А в литературе все должно быть предельно ясно, никаких недомолвок, никаких намеков, никаких просторов для толкования».
Ну, думаю, Антоша Сукачев, вот тебе и переплет.
«Но коли усматривать намек, — говорю я почтительно, — то совсем другого рода, ваше превосходительство! Там написано: „Он был рябой, как Дантон и Мирабо“».
«Как же, как же, — отвечает, — помню. Там на сей счет сильно сказано: „Народ боготворил своего президента и, не задумываясь, согласился бы на эпидемию оспы, лишь бы во всем походить на него“. Черт возьми, это похоже на издевку. Не хватает еще, чтобы верноподданные стали думать, что государь император у них вдобавок еще и рябой».
А мне и слова вымолвить не дает, качает лысой головой и смеется.
«Экая, говорит, простота. Рябой не рябой — разве в этом суть? Для отвода глаз все, в целях маскировки. И наплели же вы, божьи простачки! Чем больше уши прячете, тем заметней они вылезают. — Достает он нашу газету и читает отчеркнутое красным карандашом: — „Народ почитал его, как бога. Не было перекрестка, где не стоял бы его монумент, не было квартиры, где не висел бы его портрет. Ежедневно колокола святого Марка вызванивали после „Ангелуса“ гимн, который начинался и кончался словами: „нас осчастливил великий““. Так только о коронованной особе пишут. А чего стоит это мельком оброненное замечание: „Когда он справлялся о здоровье приближенного, упрекая его, что тот слабо бережет себя, все знали, что песенка бедняги спета и что не далее как этой ночью он навсегда исчезнет в застенках тайной полиции“. Не торопитесь, господин Сукачев, это лишь цветочки. Слушайте! „…Народ денно и нощно молился за своего богоданного правителя. А кортесы присвоили ему звания „первого гражданина“ и „первого благодетеля отечества““. — Господин Лихов весело фыркнул и подмигнул мне глазом. — Ну просто великолепно. Кто не знает, что государь император есть первый человек и первый помещик в своей империи. Ну-с, господин Сукачев, вы и теперь станете утверждать, что никаких намеков сказочка не содержит?»
«Безусловно, — отвечаю, — никаких. Добро бы речь шла о монархе, а то ведь там сеньор президент. Да и что общего между безумным южноамериканским узурпатором и наследственным русским венценосцем?»
«Вот именно, что общего, — говорит Лихов с саркастической и ядовитой усмешкой. — На этот вопрос вы сами же и отвечаете. Извольте! „Конечно, президента избирают по закону каждые четыре года и не более двух раз. А сеньор президент избирается вот уже шестой раз, и все поголовно голосуют за него, и прежде всего он сам“. Но послушаем дальше, господин упрямец! Перейдем к войне. — Ловко он сказочку изучил, прямо наизусть шпарит. — „При этом сам верховный ни разу не побывал на фронте, не считая единственной прогулки, совершенной им с молниеносной быстротой в дни глубочайшего затишья. Об этой его славной вылазке не переставали трезвонить газеты. Его полководческий гений был столь велик, что он разъяснял свои стратегические планы не по картам, а по глобусу, на котором, разумеется, не видны были места предстоящих операций, зато отлично видны были расположения материков, стран, морей и океанов“».
Лихов устремил на меня хитрый и победный
