Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Но Родион счастлив был и этому убогому пейзажу. Вдруг его кто-то весело окликнул:
— Эй, солдат-доброволец, и ты здесь?
Родион узнал Сашку Гимназиста и помахал ему рукой.
Обоих тотчас лишили прогулки. А час спустя Бесфамильного вызвали к начальнику тюрьмы господину Владо-Владовскому.
Толстяк задал ему всего два вопроса: откуда он знает Сашку Гимназиста и почему тот назвал его «солдат-доброволец». Юный узник ответил, что Сашку Гимназиста он встречал однажды на Старом базаре, а вот почему Сашка Гимназист назвал его «солдат-доброволец», он не знает.
Узникам устроили очную ставку. Сашка Гимназист, почуяв неладное, заявил, что обознался.
Господин Владо-Владовский спокойно и деловито высадил ему два зуба, сказав при этом самым благодушным тоном:
— Не дури, анархист! Не кочевряжься, бандит! Ты же знаешь, я этого не терплю, скотина!
Тогда анархист вспомнил, что видел паренька на Старом базаре и что сам паренек назвался солдатом-добровольцем, только что прибывшим с фронта. О том, что солдат направлялся на испытание умственных способностей в «Графский сад», Сашка Гимназист, очевидно, запамятовал.
Ошеломленный Родион растерянно и тупо молчал. Ему от души было жаль анархиста. Он вдруг решил, что будет полезно для Сашки Гимназиста, если он, Родион, подтвердит, что ни атаман, ни его сорванцы вроде Мишки Хромого, игравшие «в разбойники», не причастны к убийству на Старом базаре. Он сам видел, как ополоумевший часовой доложил атаману, что урки человека зарезали, и атаман закричал с сердцем: «Подлецы, какую игру испортили…»
Владо-Владовский внимательно выслушал юнца. А в глазах Сашки Гимназиста, вытиравшего кровь с губ, испуг сменился выражением признательности и тепла. Его увели.
— Эх-хе-хе! — сказал начальник тюрьмы квакающим голосом, укоризненно качая головой, отчего подбородки его равномерно переваливались справа налево и обратно. — А я тебе симпатизировал. А ты смотри как подвел меня. Что же это ты, братец? Я думал — ты бродяга, а ты, оказывается, солдат-дезертир. Ловко. Пошел мальчишка на войну, а там струхнул и дезертировал — не трудна разгадка. Еще хорошо, что ты не политический. Анархизм — это далеко, как Марс или Юпитер. И выглядит он у нас незавидно, сам видишь… Может, ты социалист? Тогда тебе крышка. С такими разговор короткий — на ключ и тушировать. — Он не раздражался и не гневался, а говорил снисходительно и даже дружелюбно.
Но с этого дня он перестал интересоваться именем узника. Его занимала совсем другая мысль: при наивной общительности и неразумной своей разговорчивости этот юный арестант мог бы, сам того не ведая, стать ухом среди заключенных.
Глава девятнадцатая
Университет Родиона Аникеева
В тот же день Бесфамильного перевели в другую камеру. Предварительно надзиратель Фомка Кныш, который мог двинуть заключенного в скулу, да так, что несчастный потом с неделю валялся чуть живой, избил узника. Делалось это для того, чтобы ни заключенные, к которым его подсаживали, ни сам юнец ничего не заподозрили.
— А, солдат-доброволец, милости прошу до нашего шалашу, — воскликнул Сашка Гимназист. После того как Владо-Владовский выбил ему два зуба, анархист говорил с присвистом.
Нового постояльца камера приняла равнодушно. Что он молод, так здесь были и помоложе его, а что избит, так не он один прошел через эту процедуру.
В камере было народу как спичек в коробке; нары в три этажа, пол, проход до самых дверей — все было сплошь устлано телами. Новичок оказался у двери, по соседству с парашей.
Дневной свет, скупо сочась из зарешеченного под потолком оконца, сюда почти не достигал, здесь было темно и сумрачно.
Какой-то пожилой человек стал на колени и молился. Видимо, он находил в молитве утешение, его глаза блестели влажным блеском. Родион завидовал ему. Но что-то мешало Родиону молиться. Быть может, он плохо верил в бога, как и дядя Митя, этот молчаливый и упорный атеист.
Рядом человек сидел на полу и раскачивался, словно у него что-то болело.
— Ишь как тебя расписали. За что? — спросил он Родиона, перестав раскачиваться.
— Ни за что, — ответил Родион.
— Ни за что, — повторил человек насмешливо. — Ни за что и в каторгу погонят. А все же?
Родион вдруг возмутился:
— Да будь они прокляты. Схватили, избили, признавайся, что шпион. А какой я шпион? — И он заплакал горько, обиженно, как человек, которого мучают и терзают действительно неизвестно за что.
— Ну, ну, бывает, не унывай, парень, ты не один, — утешающе сказал его новый знакомый. — Нынче русская земля шпионами кишмя кишит.
— А вы здесь за что? — спросил Родион погодя.
Сосед усмехнулся:
— По долгу службы.
— Как так? — изумился Родион.
— Очень просто. Я зицредактор, — может, слыхали такое слово? Редактор для отсидки, так сказать.
— Это что же, вроде как в старину нанимали в рекруты за другого?
— Вот именно. Точнее не скажешь. Сразу виден интеллигентный человек.
Первая поучительная история, внушившая Родиону Аникееву ненависть к тирании
Наружность у него была самая заурядная. Это про таких пишут: «Особых примет нет». Да и какие там приметы, ежели про него и не скажешь даже — полный он или худой, маленький или большой. С лица тоже ничего примечательного — словом, ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни дичь ни капуста. Костюмчик на нем дешевенький, но аккуратный, башмаки с заплатками, а начищенные, и по всему видать, что свой хлеб не ест человек даром и что жизнь отпустила ему столько благ, сколько ему по рангу положено, ни золотника больше.
— Дело-то мое как будто и несложное, — начал он. — Под последней газетной полосой подпись свою поставил — и получай каждое двадцатое. А что там в газете напечатано — это меня не касается. На то и нанят, подневольный человек. А на поверку-то совсем не просто оказывается. Как что — прощайся с семейством, бери подушку и марш-марш в тюрягу.
Однако скажу, по сравнению с нынешним временем раньше было гораздо легче: разные там опечатки, вроде «корова» вместо «корона». Скажем, «возложил государь император на венценосную главу супруги ворону». Смешно. Штрафом отделаешься. На крайний случай две-три недели отсидишь в предварилке при полицейской части.,
А нынче по случаю военного времени придираются страшно, цензура не то что колонки сымает, а целые полосы. И выходит газета в белых
