Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Обычно спор их кончался вничью, если не встревал Сашка Гимназист. К нему все относились с большой долей презрения и опаски, видя в нем скорее обыкновенного уголовника, нежели идейного анархиста. Это его раздражало, и он всячески всем досаждал.
— Я не против социализма, хотя я и анархист, — начал он своей излюбленной фразой. — Но там, где власть, там нет свободы. Чего вы хотите? Привести всех к единомыслию? И это вы называете свободой. Но от такой свободы до петли один шаг. Все будут одинаково думать и смогут выражать свободно свои одинаковые мысли. Не станет добра и зла, исчезнет понятие справедливости. Люди будут жить, как в раю. Какая смертельная скука. Но потом Адам увидит, что Ева голая и сам он голый, да еще дурак дураком… Смешно. Ха-ха! Смешно до судорог и самоубийства…
— Заткнись ты! Липа! — крикнул кто-то.
— Не мешайте! Пусть его мелет. Валяй, валяй, голуба!
— Тише, — сказал волосатый, косясь на дверь.
— А мне плевать, — заорал Сашка Гимназист, пронзительно свистя в отверстие выбитых зубов. — Что значит тише?.. Затеяли трусливую игру, боитесь русских слов, доморощенные Талейраны! Только и знаете фанфарные слова. А я скажу вам простые, резкие и грубые слова. Народ — стадо, бредущее в никуда. Я не против социализма, хотя я и анархист. Но невыносимо слушать, как вы кричите о счастье народа и обливаетесь жгучим потом от собственных криков. На чью мельницу льете свой вонючий пот?.. А там какой-нибудь Канальо, как курчонку, свернет вам голову…
Он не успел докричать. К нему подвинулся волосатый и со словами: «Ваша болтовня пахнет доносом» — отпустил ему тяжелую оплеуху.
Поднялся страшный гвалт, все орали скопом. Анархист порывался в драку, его едва удерживал Родион.
Какой-то человечек весело кричал:
— Здорово! Что твоя Государственная Дума.
Его тоже огрели, и он умолк.
Прибежавшая стража навела порядок.
А когда наступило успокоение, к Родиону подвинулся Сашка Гимназист и бешено сказал ему:
— Ты чего меня держал? Ублюдок из «Графского сада»!
Родион похолодел. Значит, Сашка Гимназист ничего не забыл и молчал до поры до времени. Будет ли он и впредь молчать?
Вторая, не менее поучительная история
— Ты что, без документов, малец? — спросил Родиона здоровенный малый с хитрым, шельмоватым лицом, испитым от долгого пребывания в спертом воздухе перенаселенной камеры.
— Да, без документов, — уклончиво ответил юнец.
— Это плохо. В России без документов пропадешь. Чем больше документов, тем способнее. Но тебе, видно, по возрасту еще не положено.
— Все равно требуют.
— Да! Бумажка, брат, великая сила. Один мой знакомый на этих бумажках спятил. По судам затаскали. Ну, он без бумажки никуда. Зуб вырвал — и на это у дантиста бумажку берет. Может, говорит, спросят, почему зуба нет, не маскируешься ли? Цельный комод бумажек набрал. Ничего не поделаешь, сам из-за бумажки страдаю. Без нее плохо, а с ней порой еще хуже. Вот бывает, сделаешь добро, а оно, глядишь, обернется против тебя. Ум, говорят, не всегда служит добру, зато глупость всегда служит злу.
Узник помолчал, как бы вспоминая и раздумывая.
— Выудил я как-то из воды человека, — начал он, — совсем было захлебнулся. Откачали его, а он, дьявол, политический оказался. И принял же я через него муку, вспомнить муторно. Стали меня таскать и мутузить. Почему, зачем спасал, не родственник ли, может свояк или кум… И пошла писать губерния. Такое нагородили — выговорить страшно, прямо под статью о ниспровержении подводят. Не шуточка, Сибирью пахнет. Тьфу, идол! Кабы знал, что из этого воспоследует, я бы его, прохвоста, не токмо что спасать, а утопил бы собственноручно. Я было уже выкрутился из этого дела. Вдруг новая напасть. И пошло все сначала.
Он опять помолчал.
— Река у нас богатая, судоходная, весной разольется — другого берега не видно. Мост с версту тянется. Повадился народ с того моста в воду сигать. Все больше весной, конечно. Как весна наступает, так и начинается эта эпидемия, моровое поветрие. Кто голодать утомился, кому в карты не повезло — разор принял, а кому в любви полное крушение. Словом, по десять происшествий на дню, спасать не успевают.
До того, скажу, развелось самоубивцев, что даже приказ от городской думы воспоследовал: «Для ограждения речной воды от заразы, порчи и отравления трупным ядом, а также из человеколюбия учредить спасательную станцию и за каждого выуженного платить, ежели живой — целковый, а коли утоплый — ничего». Однако и такой во внимание тоже принимается на предмет награды.
Надо сказать, что я рано на самостоятельную стезю жизни вышел, как из городского выставили за неблаговидность поведения: в учительскую с папиросой в зубах зашел по забывчивости, а потом учителя прижал по небрежности. Словом, оставили меня на полпути просвещения и образования. Сколько это я перепробовал разных занятий. В приказчиках служил, был бит и обвинен. В хору пел, но голос пропил. Ничем не брезговал. Наконец стал спасать утопающих, все-таки полезное дело, так сказать, покровительство животных. И потом, думаю, столько дураков кругом, неужто одного умного не прокормят.
Вот и стал я жить-поживать. Проснешься утром спозаранку, прочистишь нос, как пташка крылышки, чайку напьешься — и на мост смотаешься. Гуляю вроде, прогуливаюсь, по сторонам глазею, добычу высматриваю. Ну, да ихнего брата издали видно, народ приметный, повадка известная: идет такой бледный, задумчивый, словно не в себе, одной ногой у престола всевышнего. Ежели студент, то без фуражки, волосы взлохмачены, взгляд потусторонний. А иной по сторонам поглядывает, глазами стрижет — не следят ли.
Однако все больше женщины топились, курсистки там, белошвейки, модистки, Маруси разные. Все чаще от любви и еще от нужды, конечно. Мода такая пошла, даже песню переиначили: «Маруся утопилась». Известное дело, серников нажрешься, а впустую, только вытошнит, потом с неделю мутить будет. Серной кислотой или синильной баловаться неохота, большую муку примешь, прежде чем помрешь. Повеситься тоже хлопотно: веревку доставай, крюк попробуй — выдержит ли?.. А тут с моста сиганул — и будь здоров. Как поется в песне: «Скажи прощай и не скучай!»
