Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Увидев ее так близко от себя, Родион побледнел, и глаза его наполнились смятением и тревогой. Голос его прерывался, когда он заговорил:
— Здравствуйте, Анна Васильевна! Позвольте, я помогу вам.
— Ничего, мы привычные, — отвечала Аннушка, с озорным любопытством разглядывая соседа.
У него был препотешный вид в картузе, который сел ему на оттопыренные уши, в непомерно больших и ветхих дядиных башмаках с высоко загнутыми и побелевшими от времени носами, с вещевым мешком, который делал его горбатым.
— Куда это вы собрались? — спросила Аннушка.
— На войну, — гордо отвечал юный солдат.
— Господи помилуй! Неужто призвали?
— Нет, я доброволец.
Она поставила ведро на землю и внимательно присмотрелась к чудаковатому пареньку, чьи пламенные взоры частенько служили поводом для грубых шуток ее мужу. Не далее как два часа назад парикмахер, захлебываясь от удовольствия, рассказал ей «про художества ее блажного обожателя», который спас куклу, оставив в огне живую девчонку.
— Ох и умора, — повторял он.
Аннушке эта история показалась отнюдь не смешной и не забавной, а печальной и трогательной, и это неожиданно взорвало парикмахера.
— А я говорю — умора. Цыц, дура! Тоже нашлась жалостливица, святая заступница! Шашни заводишь, стерва!
— В своем ты уме, сом бешеный! — огрызнулась жена с презрением. — Скоро на детей кидаться начнешь, чертов ревнивец!
Она устала от диких припадков его слепой ревности, особенно к этому смешному юнцу, который никогда не заговаривал с ней, избегал ее и в то же время преследовал ее настойчивыми взорами, заставляя порой краснеть, теряться и потуплять глаза. Он неожиданно и внезапно появлялся под ее окнами и незримо присутствовал, казалось ей, в ночной темноте сада.
Услышав, что он уходит, она обрадовалась; но почему-то внезапное чувство жалости вкралось в ее доброе бабье сердце.
— С полным встретила, к удаче, знать, — неловко сказала она, приглаживая и подбирая под косынку свои красивые медные волосы.
Тут у Родиона блеснула мысль, что счастливый случай свел его с Анной перед долгой разлукой. В памяти его ожили подвиги, которые он совершил ради нее, и все те слова, которые высказывал ей мысленно. И, глядя в ее зарумянившееся лицо, в ее серые смущенные глаза, он заговорил так, как если бы все то, что мерещилось его воображению, было самой подлинной действительностью.
Аннушка не совсем понимала его книжные речи.
— Какой вы дурашный… — проговорила она, краснея и улыбаясь.
В этот миг показался парикмахер. Усы его раздувались, маленькие свиные глазки сверкали, опущенная на низкий лоб нафиксатуаренная прядь волос растрепалась. Он забыл пристегнуть помочи, они болтались и стегали его сзади по ногам.
— Так-то ты по воду пошла, шкура! — закричал он на необычайно высокой ноте.
— Людей постыдился бы! — ответила Аннушка гневно. — Горланишь, как петух на закате, срам один.
— А ты меня не страми, паскуда! Домой пошла, — не унимался парикмахер. — Я ужо с тобой поговорю, бесстыжая тварь! Под три ноля отделаю.
Родиону почудилось, что исступленный брадобрей сейчас ударит жену, он шагнул вперед и заслонил собой Анну, как это он не раз делал в своем воображении.
Парикмахер оцепенел и не мог выговорить ни слова, а только моргал глазами и быстро-быстро багровел.
— Т-ты что? — спросил он наконец, заикаясь от ярости. — К чужой жене пристаешь? Меж супругами встреваешь? Да я тебе, кобель малахольный, руки-ноги переломаю. Напрочь башку сбрею, самасшедший выродок!
Неожиданно схватил ведро с водой и окатил Родиона с ног до головы и тут же испуганно и поспешно засеменил прочь.
Анне жаль стало незадачливого паренька, но вид его унылой фигуры, облепленной мокрой одеждой, рассмешил ее. Быстро подобрав пустое ведро и не взглянув на Родиона, она торопливо ушла.
Родион смотрел ей вслед с печалью и тоской, глубоко несчастный от сознания, что Анна его не любит.
Привлеченные скандалом зеваки хихикали. Тогда Родион гордо вскинул голову и пошел бравым солдатским шагом, оставляя на дороге мокрый след от стекавшей с него воды.
Глава шестая
Первое испытание, из которого юный Аникеев выходит победителем
Садилось солнце. Надо было торопиться, чтобы не опоздать к вечерней поверке. И все же он опоздал. На пустыре перед казармами еще стояли в строю новобранцы, одинаковые, как дощатый забор, но перекличка уже кончилась и унтер собирался подать команду «разойдись!».
На какой-то миг будущему полководцу представилось, что это для встречи с ним выстроены войска. Недаром же все головы повернуты в его сторону и унтер безмолвно и почтительно ожидает его приближения. Точно по волшебству встали его испытанные полки, совершившие с ним немало славных походов.
Но мираж рассеялся. В синеющей вечерней мгле стояли рекруты, которых еще не успели обмундировать. Широко, приветливо улыбался правофланговый Филимон Барулин, а унтер изумленно и сердито хлопал глазами с белыми коровьими ресницами, и офицер в надвинутой на брови фуражке недоуменно вопрошал:
— Глухой ты, что ли? В другой раз спрашиваю — почему опоздал? Под арест его. Там разберемся. — И, приказав унтеру подать команду «разойдись!», удалился.
Аникеева заперли в сырой, темный чулан с крохотным, как отдушина, оконцем, в которое проскользнул бледный и тихий луч месяца. Луч падал сбоку, вонзаясь в ночную темь, как острая игла, и он связал воображение Родиона с луной, с этим немым и трагическим спутником земли, на котором, быть может, когда-то была жизнь.
Понемногу молодость и усталость взяли свое, Родион угрелся и крепко заснул с мыслью, что и Колиньи начал свою военную карьеру с гауптвахты. Ему снились удивительные подвиги, подобно тому как голодному снятся яства.
Его разбудил утром рано унтер Боровчук.
— Аникеев! Пойдем! — сказал он коротко.
— Пойдем! — согласился Родион, еще не очухавшись от своих доблестных сновидений.
— Ты так не разговаривай! — сделал ему внушение унтер.
— Почему? — спросил Родион, зевая и потягиваясь.
— Больно охально получается.
— А что же мне, лебезить?
— Молчать — вот главное, милейший!
Родион со сна дрожал и счастливо улыбался, глядя на солнечную дорожку, которая вела его к свободе. Из всех людских дорог самая счастливая та, что ведет к свободе.
Унтер Боровчук привел его к начальству, которое пожелало поближе познакомиться с необычным солдатом, сумевшим в один и тот же день сделаться добровольцем и чуть ли не дезертиром.
Начальство в лице капитана Мышелова занималось воспитанием серых новобранцев, превращая их в отменных воинов. У капитана на этот счет была своя система: солдату запрещалось думать, рассуждать и боже упаси возражать; солдатский язык состоял всего из пяти слов: слушаюсь, так точно, никак нет; употребление всех прочих слов запрещалось; привычное и, стало быть, естественное положение для солдата — стоять по команде
