История и миф - Юрий Викторович Андреев

Вообще признавая действие материальных факторов в истории, Фукидид отнюдь не впадает в экономический детерминизм. Исторический процесс в целом рассматривается им скорее как результат взаимодействия ряда моментов как экономического, так и политического порядка. Эти факторы действуют поочередно, все время сменяя друг друга, так что в одни моменты на первый план выдвигается экономическое начало, в другие — политическое. Так, рассуждая о состоянии Греции в древнейший период ее истории, предшествующий Троянской войне, Фукидид отчетливо показывает, что развитие сельского хозяйства, ремесла и торговли было заторможено до тех пор, пока население страны вело кочевой или полукочевой образ жизни, моря кишели пиратами, а суша разбойничьими шайками. Более благоприятные условия для хозяйственного развития Греции создались только после того, как Минос начал искоренять пиратство, установив контроль над значительной частью Эгейского моря. Но, с другой стороны, сама держава Миноса могла возникнуть лишь после того, как для этого сложились необходимые экономические предпосылки — из ряда вон выходящая концентрация богатства в руках владыки Крита. В принципе Фукидид допускает, что могущественное государство может быть создано и без развитой экономической базы, а только при наличии хороших политических учреждений, примером чего может служить, в его понимании, Спарта. Но из дальнейшего видно, что именно экономическая отсталость Спарты, ее оторванность от моря стали, в глазах Фукидида, главной преградой на пути дальнейшего роста ее политического могущества, не дали ей сравняться в силе и протяженности территории с Афинской морской державой.

Еще одна фундаментальная идея, пронизывающая всю «Археологию» от начала до конца, — это идея развития. Человеческое существо, в понимании Фукидида, все время изменяется, переходит с низших ступеней на более высокие, поднимается, как мы бы сказали теперь, от дикости и варварства к цивилизации. Выдвигая такое положение, Фукидид, на первый взгляд, решительно становится в ряды сторонников исторического прогресса, отбрасывая в сторону изжившие себя пессимистические концепции, характерные, например, для эпических и лирических поэтов: Гомера, Гесиода, Феогнида. Нужно сказать, что, если дело действительно так и обстоит, то Фукидид был не одинок в своих воззрениях. Идея прогресса буквально носилась в воздухе в Афинах времен Перикла (ил. 12). В искусстве V в., в особенности в трагедии звучат настоящие гимны, прославляющие торжество человека над силами природы, его восхождение к вершинам знания и справедливости из полуживотного (троглодического) состояния. Вспомним хотя бы знаменитый панегирик человеку в «Антигоне» Софокла. В «Истории» Фукидида тоже встречаются страницы, пронизанные духом самого высокого оптимизма, веры в будущее, например надгробная речь Перикла во II книге. Но при всем том его представления об историческом процессе несут на себе столь заметную печать своеобразия, что простое зачисление его в ряды восторженных хвалителей прекрасного настоящего и глашатаев светлого будущего было бы, конечно, ошибкой. В самом деле, если присмотреться внимательно к тому, как представляет себе Фукидид исторический прогресс хотя бы в той же «Археологии», впечатление создается скорее удручающее. Ведь главным стимулом экономического и политического развития как отдельных государств, так и всего человеческого общества оказывается в его изображении то, что мы называем теперь «гонкой вооружений». Чем больше развито государство, тем сильнее его армия и флот, тем богаче его казна, за счет которой можно покрыть расходы в предстоящей войне. Фукидид не мог не знать, к чему ведет беспрерывное наращивание военного потенциала. Катастрофа, постигшая Афинскую морскую державу в конце Пелопоннесской войны, произошла на его глазах. И если даже в начале этой войны у него были какие-то иллюзии в отношении будущности такой сверхдержавы, после ее завершения он неминуемо должен был их лишиться. К сожалению, мы ничего не знаем о том, какие выводы сделал для себя историк, наблюдая агонию афинского империализма. Эпилог к истории Пелопоннесской войны так и не был им написан.

Ил. 12. Перикл. Герма. Ватикан

Тем не менее отдельные намеки, встречающиеся в имеющихся у нас частях его труда, позволяют думать, что общим итогом размышлений Фукидида о современной ему действительности был крайний пессимизм и отказ от идеи прогресса, даже если он ее исповедовал первоначально.

Вспомним хорошо известные слова Фукидида (1,22): польза истории в том, что события, о которых рассказывает историк, могут, «по свойству человеческой природы, повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде». Из неизменности человеческой природы вытекает неизменность хода истории. Изменение если и возможно, то лишь в очень ограниченных временных пределах. По истечении определенного срока все должно повториться или так, как уже однажды было, или с некоторыми вариациями. Конечно, развивая таким образом намек, заключенный в цитированных словах Фукидида, мы идем на известный риск, так как не знаем, что думал историк на самом деле. И все же кажется довольно вероятным, что представления Фукидида о ходе истории укладывались не в схему прогрессивно-поступательного движения, как можно было бы подумать, читая первые главы «Археологии», а скорее в схему циклического, кругового движения с постоянным возвращением на одну и ту же стадию развития. В этом случае Фукидид может считаться основоположником целого направления античной исторической мысли, представленного в позднейшее время такими именами, как Платон, Полибий и другие. Хотя в целом этот вопрос пока еще нельзя считать окончательно решенным.

Некоторые мысли, лишь слегка пунктиром намеченные в «Археологии», как бы брошенные там мимоходом, в дальнейшем повествовании обретают плоть и кровь, многократно повторяясь и обогащаясь все новыми и новыми оттенками. Такова мысль об исторической оправданности завоевания. Великие державы греческой предыстории (морская держава Миноса и великое царство Агамемнона) подготавливают появление на сцене центральной темы всей книги — темы афинской архэ. Так же как и она, они выросли из захвата и порабощения сильными слабых. Но в понимании Фукидида насилие во всех этих случаях было необходимо и оправданно. Без насильственного объединения множества малых и дотоле раздробленных общин под властью одного могущественного владыки было бы невозможно их общее благополучие и процветание, был бы невозможен материальный и культурный прогресс в тех пределах, в которых его допускает Фукидид. Наглядное и самое полное воплощение этой мысли — Афинская держава, которая после мидийских войн объединила под своей эгидой бо́льшую часть Эллады так же, как некогда сделали Агамемнон и Минос. В этом объединении Греции Фукидид видит великую историческую миссию Афин.

Тиранически властвуя над своими подданными, они в то же время ведут за собой всех других греков, являясь подлинной школой Эллады (как ту, так и другую оценку роли Афин Фукидид вкладывает в уста своего любимого героя — Перикла, и