Романеска - Бенаквиста Тонино
Муж тяжело переносил заточение, хотя и был готов к препятствиям на своем пути. Эта тюрьма не была похожа ни на одну другую. Вся из бетона и стали, без малейшего сообщения с внешним миром, она вызывала в нем неведомую доселе тревогу — тревогу человека, оказавшегося в плену у чего-то несокрушимого — тверже камней в пустыне, тверже крепостных стен, тверже скал в аду: пройдут тысячелетия, а эта тюрьма по-прежнему будет существовать — без малейшей царапины, разве что чуть запылится, наглядно демонстрируя, как недолговечна человеческая плоть. А этот намертво вделанный в пол серый бетонный куб, на котором отсыпался сейчас пьяница, напоминавший надгробный памятник, выглядел могилой, прошедшей испытание всеми видами вечности — как адской, так и божественной.
Его жена прижала ладонь к разделявшей их стене, как тогда, в первый день суда над ними, и все снова пришло ей на память: солома и камни, цепи, ее товарка по застенку — бесталанная колдунья, которая была гораздо невиннее этой «сестренки», такой вруньи, такой прожженной: это же надо — украсть собаку у ребенка! Она не жалела о своем чувстве к воровке, но признавала правоту мужа, который старался держаться в стороне от чужих судеб, занимаясь только их собственной.
Она предприняла попытку, заранее обреченную на неудачу, задобрить дежурного. С нежностью вспомнила она своих сумасшедших товарищей по Свиленской лечебнице, чьи безумные фантазии смягчали сердца санитаров. Пустившись в невообразимые для здравого ума разглагольствования, она сочинила небылицу про редкую душевную болезнь, очень опасную, если не принимать должных мер предосторожности, под названием «синдром Януса», жертвой которой становились те, кто слишком долго жил в тесной близости друг с другом и, будучи разлучены насильно, впадали в нечто вроде кататонии, которая могла повлечь за собой в лучшем случае нарушение сердечного ритма, а в худшем — нарушение мозгового кровообращения, причем все симптомы немедленно исчезали, как только эти субъекты снова оказывались вместе. Во избежание привлечения скорой помощи, внутривенных вливаний, успокоительных, разных МРТ и прочих никому не нужных сложностей, их достаточно поместить в одну камеру, где они обещают сидеть спокойно, — вполне невинное нарушение распорядка по сравнению с возможными неприятностями. Жандарм добросовестно изучил ситуацию, набрав в поисковике «синдром Януса», и решил придерживаться обычного порядка.
Ближе к полудню отпустили бродяжку, которая тут же ринулась куда глаза глядят, бросив своего четвероногого спутника, гораздо лучше ее умевшего привлечь внимание и милостыню прохожих.
Потом отпустили пьяницу.
А супругов не отпустили. Им удалось обменяться парой слов на странном языке с любопытными оборотами — «на старофранцузском», заподозрил дежурный, задумавшись, не входят ли в число симптомов придуманной ими болезни и бредовые состояния.
*В базе данных — ничего: ни актов гражданского состояния, ни сведений о судимости, ни фотографий, ни отпечатков пальцев. Ни малейшего следа этих бомжей-подпольщиков, говорящих на вычурном, витиеватом языке и к тому же вырядившихся словно крестьяне прошлых веков. Однако представить себе, что они сбежали из какой-то богом забытой деревушки, нельзя; региональные языковые различия стерлись еще с послевоенных времен, диалекты упразднены, с врожденными идиотами и умственно отсталыми давно разобрались, с внутрисемейными браками покончено, так откуда же тогда взялись эти два экземпляра?
На допросе капитан полиции, несмотря на свои пятьдесят лет, красивую форму с галунами, гладкую речь, насыщенную оборотами из Гражданского кодекса, истинную заботу о справедливости и опыт практической работы, выглядел в глазах подозреваемых сущим ребенком. Маленьким мальчиком, до сих пор не видавшим настоящей жизни, который думает, что все знает, но которому столько всего предстоит еще узнать, невинным младенцем, который верит, что люди делятся на хороших и плохих. В другой жизни они смогли бы поладить с этим жандармом, который был не страшнее королевского солдата, индейского вождя, африканского колдуна, но сейчас пора было с ним распрощаться без сантиментов, без лишних слов, ничего не рассказав ему ни о том, как живется людям, ни о скором их вымирании.
Двое бомжей покинули участок на перевозке, которая должна была доставить их к следователю, а тот — провести досудебное следствие и потребовать для них временного заключения. Ему предстояло преуспеть там, где капитан полиции потерпел неудачу, не сумев добиться ответа на элементарные вопросы: фамилия, имя, возраст, место рождения. Как смогли эти двое стать невидимыми сейчас, в двадцать первом веке, где ничто не проходит бесследно, где невозможно завернуть за угол, купить чего-нибудь поесть или войти в театр, чтобы это не было зафиксировано каким-либо устройством? Какое бы правонарушение ни совершили они в общественном месте, сейчас главное было установить их личности, иначе система даст сбой.
Если только дело не обстоит гораздо серьезнее и речь не идет о мужчине и женщине, не зарегистрированных при рождении, брате и сестре, чье появление на свет родители утаили в корыстных целях и которые выросли в подвале и вышли наружу уже взрослыми, что объясняет их замкнутость и этот странный, понятный им одним язык, на котором они изъясняются. С нетерпением ожидая их прибытия во дворец правосудия, следователь заранее радовался возможности внести хоть какое-то разнообразие в рутину повседневных дел.
Итак, эта поездка на полицейской машине давала влюбленным единственный шанс сбежать в неизвестном направлении до начала новых осложнений. Страх, что их могут разлучить всерьез и надолго, сделал их агрессивными, что стало полной неожиданностью для охранников, думавших, что им нечего опасаться со стороны простых бродяг, до сих пор вполне мирных и даже не в ломке. Несчастным жандармам, подвергшимся нападению, искусанным, исцарапанным, избитым этими бешеными чертями, было невдомек, что в течение этой нескончаемой неистовой выходки, которая длилась меньше минуты, их принимали за пиратов и казаков.
И действительно, безумцы так никогда и не увидели следователя, который, узнав о побеге, обратил всю свою злость на сидевшего перед ним подследственного, которому — вот уж не везет, так не везет — достался не тот номер дела.
Два лица, не имевшие никакого правового статуса, в тот вечер заявили о своем существовании насилием и бунтом. И их свидетельством о рождении стал на тот день полицейский протокол.
Окно их гостиничного номера выходит на маленькую, засаженную деревьями площадь в центре Монреаля. Их встреча продлилась недолго. Едва успев обняться, они забылись сном перед включенным экраном телевизора, где иногда говорят о них. На низком столике вибрируют, звякают, живут своей жизнью их компьютеры и телефоны. Сообщения, статьи, ссылки с хэштегом #runninglovers сыплются дождем. Легенда о влюбленных пишется теперь без их участия и вопреки их воле.
Один специалист по теории заговора в своем блоге дает понять, что двое беглых французов находятся якобы в точке пересечения нескольких загадок, относящихся не только к нашему веку. Обычно на него смотрят как на ненормального, но теперь у него тридцать тысяч просмотров в день.
Консульство Франции в Чиангмае, Таиланд, собирается опубликовать первый список манускрипта на французском языке, написанного одной женщиной, в котором она рассказывает о судебном процессе, происходившем тремя веками раньше, утверждая при этом, что выступала на нем в качестве обвиняемой. Сейчас документ проходит экспертизу с целью обнаружения на нем следов ДНК, пригодных для дальнейшего анализа.
Докторант Даремского университета возвращается к своему исследованию второго варианта «Супругов поневоле». Недавно ему в руки попал судовой журнал капитана Льюиса Найта, где упоминается о присутствии на борту его судна некоего француза, направлявшегося в Китай на поиски жены.
Какой-то парижанин выложил на «YouTube» снятое в метро видео дуэта исполнителей народных песен, ставшего впоследствии знаменитым. Он играет на лютне, она на тамбурине.
