Романеска - Бенаквиста Тонино
Среди нищих царила жесткая конкуренция, однако их дуэту она была нипочем, поскольку обычный попрошайка, сидящий с низко опущенной головой и протянутой рукой, мог предложить прохожему разве что угрызения совести, которых у того и так было предостаточно. Поэтому он предпочитал на несколько мгновений погрузиться в мечту, каковую возможность и предоставляли ему этот мужчина и эта женщина, бывшие, возможно, его предками. Не умея этого объяснить, зрители были уверены в достоверности того, что им представляли, и завидовали легкости, с которой эта парочка переносится «туда», в прошлое, словно путешествуя во времени.
Они разработали маршрут, связанный с проведением средневековых праздников, где они могли дать спектакль или наняться в обслугу. На многолюдном празднике в Сен-Жан-де-Илер они выступали среди других труверов и жонглеров. На «Пиру менестрелей» в сводчатом зале крепостного донжона они прислуживали, подавая гостям дичь, приготовленную по старинным рецептам, давно забытые овощи и ароматные вина. На ярмарке в Эстонвиле они давали ремесленникам ценные советы по изготовлению ножей с роговой рукояткой, глиняных ламп, ладана, красителей, а также вина из бузины и из айвы. На Бреальском турнире они вмешались в спор медиевистов, которые описывали быт XII века с такой завидной уверенностью, будто только что вернулись из тех времен. А в Сен-Сова, приняв участие в «Ночи фаблио», они выиграли главный приз.
С мероприятия на мероприятие они ходили чаще всего пешком, останавливаясь там и сям, чтобы выступить в базарный день, и больше не утруждая себя переодеванием, поскольку их сценический костюм вот уже тысячу лет был для них повседневной одеждой. Их фотографировали, их приветствовали; люди, в том числе и жандармы, завидев их издали, охотно объясняли дорогу, не допуская и мысли, что эти двое — не то паломники, не то крестьяне — не имеют никаких документов, удостоверяющих личность.
*Направляясь вдоль вандейского побережья на праздник в Сен-Люк-дю-Гре, они остановились на две ночи в сельской гостинице, где расплатились за постой одной мелочью, чем вызвали неудовольствие Анны, хозяйки заведения, хоть та и перевидала на своем веку немало чудаков всякого рода. Вечером она извинилась за свое дурное настроение, сославшись на мигрень, особенно разыгравшуюся к концу туристического сезона. Она пожаловалась на тирана, поселившегося у нее в голове, — жестокого, своевольного, с которым ничего нельзя было поделать. Чего она только не испробовала (помимо медикаментозного лечения, разрушившего ей печень и желудок) — от акупунктуры до гипноза, — и в конце концов доверилась шарлатанам, оказавшимся достаточно хитрыми, чтобы пробудить в ней надежду. Она уже смирилась с тем, что ей придется — во искупление какого-то греха — вечно нести этот крест, год от года становившийся все тяжелее. Наверняка в прежней жизни она совершила какую-то подлость, за что и расплачивается. Теперь ей только и оставалось, что биться головой о стены (не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова) чуть ли не до обморока и терпеть, когда ее называли сумасшедшей.
Следующий день влюбленные провели врозь. Оставив мужа состязаться с волнами Атлантики, жена отправилась в город, чтобы купить там сухих трав, которые в прежние времена она собрала бы сама. Вооружившись ступкой и пестиком, она изготовила порошок и мазь, рецептом которых поделилась с ней когда-то знахарка из ее села, поручавшая ей собирать основные составляющие для своих снадобий. Столовая ложка на стакан воды перед сном при приступе, а на лоб — компресс с мазью из семян и корней.
Анна проснулась в странном состоянии; внутренняя пустота понемногу заполнялась разрозненными ощущениями — смесью солнечного света, запаха горячего хлеба, желанием расцеловать близких и острой необходимостью сразиться с наступающим днем. Ей стоило большого труда поверить мужу — Жилю, когда тот признался, что каждое утро просыпается с такими же ощущениями.
Ему тоже показались странными постояльцы, которые удивлялись всему так, будто только что явились с необитаемого острова, но при этом имели почти магическую, интуитивную связь с природой, интересовались ветрами, отливами и приливами, сменой времен года, местной флорой. Материальный мир они постигали посредством пяти чувств, как дети, пробуя на вкус, на ощупь, рассматривая, нюхая, слушая все, что казалось им незнакомым.
Гости и хозяева познакомились. Вырастив детей, построив гостиницу, отпраздновав сорокалетие свадьбы, Анна и Жиль дожили наконец до пенсионного возраста. В Квебеке их ждал деревянный домик с видом на реку Святого Лаврентия. Жиль там родился, и ему не терпелось вновь увидеть братьев и сестер, вернуться в детство с его хрустальными зимами. Он пригласил бродячих актеров навестить их. Те приняли приглашение из чистой вежливости, не подозревая, что скоро — гораздо раньше, чем можно было бы подумать, — им представится такой случай.
*На празднике в Сен-Люк-дю-Гре они познали настоящий триумф. Их пригласили принять участие сразу в нескольких мероприятиях, и они обрадовались возможности добавить к своему путешествию по Франции новые места.
В то утро они ждали на площади автобус, когда женщина вдруг отпустила руку мужа: ее внимание привлекла неряшливо одетая девушка, которая одиноко сидела на скамейке и сворачивала сигарету, облокотившись на свой рюкзак.
Ее никто бы не заметил, если бы не пес, лежавший у ее ног без поводка, с закрытыми глазами, положив морду на тротуар и собрав вместе похожие на стиснутые кулачки лапы. Молодой чау-чау, расплющенный от усталости и такой же грязный, как его хозяйка.
Муж догадался о волнении супруги: разве бывают встречи более щемящие, чем встреча незнакомых людей? Ничто в поведении этой бродяжки не было ей чуждо — и естественность, с которой она сидела под открытым небом, как будто у нее была крыша над головой, и забота, с которой она охраняла сон своего пса. Да какого пса!
Сеттер, овчарка — все собаки мира по сравнению с ним выглядели просто собаками, никому и в голову не пришло бы останавливаться и смотреть, как они спят. А этот чау-чау напомнил ей другого, вернее, двух других — погибших товарищей, защитников, готовых на самопожертвование, всегда серьезных, скупых на проявление чувств, не желавших тратить их попусту. Она увидела себя в меховых одеждах, на санках, с восхищением наблюдающей за своими маленькими спутниками, способными на такое самоотречение, что они одни смогли бы искупить все грехи человечества. Как могла не взволновать ее эта картина — девушка с чау-чау, — полотно, для которого когда-то позировала она сама, правда в других декорациях?
Маленькая бродяжка сказала, что она «в полной заднице» и вынуждена пешком добираться до Барселоны, где ее ждет друг. Он только что нашел там работу, вдвоем они продержатся несколько месяцев, а там видно будет. Показалась черно-белая полицейская машина, и они втроем ушли со скамейки. Неподвижность — непозволительная роскошь для таких кочевников: известно, как печально заканчиваются беседы на панели. Девушка предложила переночевать на заброшенном заводе, таком старом, что там вряд ли встретишь охранника. Муж торопил жену, чтобы успеть на последний автобус, но та никак не могла решиться бросить «сестренку», которой на этом этапе ее скитаний так нужно было ощутить человеческое тепло, поговорить с кем-то, выспаться, зная, что ее сон оберегают родные души, случайно повстречавшиеся на ее пути. Она сама когда-то все отдала бы за одну такую ночь. Если же они сейчас уедут, у нее навсегда останется горькое чувство, что вся ее одиссея ничему ее не научила.
Перед рассветом два жандарма, патрулировавшие здание с целью выселения оттуда наркоманов и наркоторговцев, потребовали, чтобы все трое закатали рукава и показали сгиб локтя.
*В участке мужчину посадили в камеру, где спал какой-то пьяница. В соседней же камере женщины оказались один на один, что парадоксальным образом прекратило все разговоры. Благодаря татуировке на ухе у пса было установлено, что полтора года назад он был украден у мальчика в одном из фешенебельных кварталов Парижа во время вечерней прогулки. Кроме того, девица, которую не раз задерживали за кражи с прилавков и мелкое мошенничество, не имела никаких знакомых в Барселоне и даже не собиралась туда ехать. Полное отсутствие места, куда она могла бы отправиться, и бесцельная жизнь настолько ожесточили ее, что она не доверяла больше никому, в том числе и таким же бродягам, как она сама, готовым поделиться с ней всем, что они имели.
