Берегите весну - Лев Александрович Бураков
Додик опрокинул рюмку и сразу же налил себе другую. Его круглые глаза улыбались, на лице сияла довольная улыбка. Виктора раздражал собеседник, его чуть приблатненный говорок и блаженное, самодовольное выражение сального, розового лица. Виктор старался не смотреть на него, но желание поспорить победило: он поднял голову и уперся взглядом в его глаза.
— Значит, любишь наш городок, или свою девчонку, или ты любишь гроши ее отца? Или все вместе?
Додик моргнул, затем опять заулыбался.
— Конечно, Москва или Питер лучше…
— Ты не крути, скажи прямо: сбежал из совхоза, да?
— Эко ты, старик, режешь без ножа. Пусть будет: сбежал. Но я свое отработал — два года почти, без малого. И знаешь где? В совхозе «Степной». Новый, все только устанавливалось, утрясалось.
«Степной»?! Интересно. Такой парень, такой «лоб» ушел, а Саша теперь там… Видно, ей действительно несладко. Не пишет. А говорили — совхоз один из лучших, все там гладко, все тихо, мирно. Не совхоз, а рай на земле.
Додик взглянул на часы.
— Что, старик, загрустил? Плюй на все — береги свое здоровье. Все это мелочи жизни. А девчонка моя — честно сказать — золото. Влип я, верно, окончательно и бесповоротно.
Додик снова ласково улыбнулся, и Виктор остыл. Чего он придирается к парию? Какое дело ему до других? Виктор поднял рюмку и выпил.
— За любовь, — налил вторую и выпил. — А мне, брат, не везет… И город наш надоел и все кругом — скучно. Уехать бы, действительно, куда-нибудь, на Север, что ли?
— Брось тоску, брось печаль! Заходи ко мне — познакомлю… — Додик достал аккуратный блокнотик в серебристом переплете, вырвал листок и быстро что-то написал.
— Возьми мой адрес, заходи запросто — в любое время. — И Додик сунул листок Виктору в карман.
— У меня, старик, есть тоже любовь… И знаешь где?
Виктор разлил остаток вина из своей бутылки в обе рюмки. Додик внимательно смотрел круглыми повлажневшими глазами. Компанейский парень. Виктор еще раз подумал, что зря придрался к нему. Зря.
— Уехала моя любовь в твой «Степной»…
— Да ну? Давно? При мне вроде никого из новых специалистов не присылали.
— Недавно. Механик она. И уже с людьми не сработалась, в управление письмо пришло.
— Э, значит скоро вернется, не грусти. А письмо — хорошо, можно использовать, — Додик пригнулся, зашептал, — история повторяется. По секрету скажу, да и дело прошлое: в свое время я сам на себя три анонимных письма написал, а одно организовал — попросил человека. К сигналам сейчас ой как прислушиваются! — Додик широко улыбнулся, откинулся и крикнул:
— Официант, горючее кончилось, повторите!
— Она на такое не пойдет, — раздумчиво сказал Виктор. — Она идейная и упрямая…
— Ха, тем легче ее оттуда убрать! Чудак, у нас правду любят на словах да когда она сладкая. А иначе, как говорят, вам удачи не видать! Выживут, не волнуйся. Как миленькая прибежит!
Выпили еще и еще. Разговор стал метаться из стороны в сторону. И только после того, как поспорили о том, хороша или плоха последняя картина Джузеппе де Сантиса, и перешли к обсуждению гипотез о существовании жизни на других планетах, Додик взглянул на часы и схватился за голову:
— Опоздал! Скорее счет, пожалуйста!
Через пять минут новый знакомый сел в такси и, помахав рукой, исчез. Виктор же решил идти домой пешком.
В голове шумело. Легче от вина не стало, скорее, наоборот, на душе лег какой-то осадок. На улицах было свежо — снег крахмально хрустел под ногами, сырой воздух холодил лицо. Виктор шел, распахнув пальто. Иногда натыкался на прохожих. У вокзала он встретил дружинников — они внимательно оглядели его. Один сказал негромко:
— Ничего, сам дойдет.
Другой кивнул вслед Виктору:
— Домой иди, парень, спать пора!
Виктор улыбнулся: какая забота! А, может, ему идти домой не хочется?
Проходя мимо Сашиного дома, Виктор остановился: света в окнах не было. Виктор отогнул рукав пальто и взглянул на часы — было всего лишь десять минут одиннадцатого. Наверное, матери нет дома. А жаль, сейчас Виктору очень хотелось бы с ней поговорить, да и узнать про Сашу — что-то давно от нее нет писем… Забралась черт знает в какую глушь и молчит! Виктор почувствовал, что раздраженность, разъедавшая его сегодня с самого утра и немного схлынувшая вечером, — опять поднялась и, чтобы успокоить себя, он с силой ударил кулаком по кирпичной стене.
— Ну и скука! Не могу я, не могу больше! — Виктор прижался щекой к холодной стене. — Не хочу ходить на работу, шутить и притворяться… Не хочу ждать будущего — пусть ждут другие. Я — хочу сейчас жить! Я, черт возьми, талантливее многих, кого я знаю, но какие-то Василии Василичи сидят надо мной. Распоряжаются мною. Я же должен доказывать им — кто и что я? Слушать их и ждать? Чего? Чтобы через десять лет состариться и издать пару никому не нужных учебников? Затем, в лучшем случае, протяну еще десяток лет и издохну, как сотни и тысячи других. Через год обо мне никто и не вспомнит. Ради чего же жить?!
Глаза защипало. Судорога сжала горло. Но вместо жалости к себе, Виктор вдруг, увидя себя как бы со стороны, почувствовал, что он лжет. Несчастненький, непризнанный, скучающий. Ах, пожалейте, утешьте меня! Забыл, что около тебя нет Сашеньки? На нее, возможно, такое кривляние произвело бы впечатление. Эх, актер без зрителя. Разнюнился. Перед собой хоть не притворяйся.
Виктор скрипнул зубами. Воспитание воли, большие цели, расчеты! Выпил бутылку красного, и все полетело к чертям собачьим?! Нет, нельзя распускаться! Он сильно ударил кулаком в стену. Боль в руке приятно отрезвляла. Вот так! Еще! Виктор с силой замахнулся, но не ударил. Взглянул вверх — на черные провалы окон:
— Ничего, Сашок, милая моя праведница. Мы еще повоюем!
Он запахнул пальто и быстро пошел, почти побежал. Взлетел на свой «скворечник». Хлопнул замок. В комнате гремело радио. Он подбежал и выдернул вилку. Торопясь, обрывая пуговицы, снял пальто. Повесил на вешалку. Но пальто сорвалось. Он вновь повесил, и оно опять сорвалось. Тогда он пнул его и выругался. Сел за стол, нажал кнопку настольной лампы. На столе валялись журналы, стоял пятнистый от пальцев графин, полупустая банка с абрикосовым вареньем. Варенье было от мамы, она часто присылала посылки. В посылках было варенье, яблоки или сухой кремнистый урюк — в зависимости от времени года. Мама,
