Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский

Больше обычного задержались в этот вечере Митька и Варька. Их тоже и волновало, и тревожило необычное событие: в хате Варьки без всякого спроса поселился заготовитель продуктов унтер-офицер Пауль Георг Блюггер, располневший на чужих харчах шваб с мясистым и маслянистым лицом, совиными глазами и всегда мокрыми от пота толстыми пальцами, на каждом из которых поблескивал перстень или золотое кольцо. Говорили, что все эти украшения он отобрал у евреев, так как у русского мужика таких дорогих прибамбасов днем с огнем не найдешь.

— Важный человек? — сказал Митьке полицай Гриханов.

— Ерунда, — отмахнулся тот.

— Как — ерунда? — округлил глаза Егор Иванович и развел руками.

Скажи, Митька, ты грамотный, а Катьке я как-то не верю: его же, этого Блюхера, расстреляли! Воскрес он, что ли?… Я сам лично выкалывал ему глаза в книжке, помогал Катьке замарывать его морду чернилами, так ей в школе велели! — услышав это, Митька звонко рассмеялся. — Ну, чего ржешь, как жеребец стоялый? Не можешь объяснить, так уж не гогочи, гусак, а то не посмотрю, плеткой перетяну!..

— За что? — перестав смеяться, рассердился Митька и шмыгнул носом. — За то, что ты, дядя Егор, лес дремучий, да? Так я же не виноват, тебя мать таким родила… На нее и кати бочки!

— Я кажу: не задевай меня, Митька! — глаза полицая не по-доброму сверкнули из-под заиндевевших проседью бровей.

— Среди немцев Блюхеров, как среди нас Ивановых, хоть забор из них городи… А этот и вовсе Блюггер… Вместо буквы «х» в его фамилии стоят аж две буквы «г»… Понял?… А тот Блюхер, которому ты глаза выкалывал, был Маршал Советского Союза…

— И взаправды маршал! У меня война память отшибла… Но как похожи! И усы такие же…

— А где у твоего Павла… Пауля Блюггера большие звезды на воротнике, где на нем красноармейская форма? Фамилии схожие!.. Заготовитель твой знаешь кто?

— Кто? — насторожился полицай.

Митька оглянулся, приблизился к полицаю и шепнул ему на ухо:

— Дважды «г»!

Полицай вздрогнул и в свою очередь огляделся вокруг — за такое можно и схлопотать по самое, самое…

— Не выражайся так, — погрозил Гриханов пальцем Митьке, — ты ведь из комсомольцев, по лезвию бритвы ходишь…

Митька и не так мог бы обозвать этого заготовителя. Ему очень не нравилось, что он занял хату Варьки Поречиной.

— Ты только подальше от него будь, — советовал он девушке, — и побольше тряпья на себя цепляй… Не забывай лицо сапухой каждое утро вымазывать.

Они долго бродили, используя темные уголки возле садов, за хатами и сараями, говорили обо всем, но больше о войне. Митька накинул на плечи девушки свой пиджак, звонко шлепал себя по щекам, убивая кровопийцев-комаров и уже не знал, о чем дальше вести беседу, как вдруг Варька сказала:

— Скукота, Митя, без твоей гармошки.

— Мне самому скучно, — глубоко вздохнул он. — Меха моль жрет, вчера глянул, а над гармошкой целый рой вьется… Но не веселить же мне мадьяр, когда они после ужина, сняв штаны, сидят вокруг хат!..

— Вчера один мадьяр на меня так посмотрел, что душа в пятки ушла… А теперь этот заготовитель у нас, боюсь его, как огня. — И неожиданно для Митьки предложила: — Мить, а Мить, у нас в сарае сено еще первого укоса сложено… Высохло, а как пахнет!.. Пойдем, а?

— То есть? — не понял Митька. — Мы ведь собрались расходиться по домам, время позднее…

— А помнишь, как мы в классе учили: «счастливые времен не наблюдают»! — И с грустью добавила: — Гляди, как бы не было поздно потом… — Она взяла Митьку за руку и потянула к сараю: — Пойдем, телок!..

Он, слабо сопротивляясь, пошел за ней. В сарае было душновато, но сено, действительно, источало удивительно знакомый с детства приятный аромат. В темноте задорно цыркал сверчок, время от времени шуршали в сене мыши. Варька первая упала на сеновал и увлекла за собой все еще сомневающегося и растерянного Митьку. Она крепко обняла его за шею и стала горячо целовать.

— Ты не думай, Митя, я люблю тебя, — шептала Варька, касаясь своими влажными губами его губ и прижимаясь к нему упругой грудью, всем своим молодым телом. — Не хочу, чтобы какой-нибудь мадьяр или немец. … В любой миг они могут изнасиловать, бабы и девки уже рассказывают об этом… И я от страха опять заикаться стала… Митя, любимый!..

Нет, не так представлял себе Митька первую ночь. Но ничуть не огорчился, что она оказалась такой неожиданной и прекрасной…

На востоке на горизонт медленно, словно нехотя, выползла луна, похожая на раскаленный красный скирд. Высоко-высоко в темном небе гудел самолет — советский ночной охотник.

V

Трудные дни наступали для Татьяны Крайниковой. Она все больше чувствовала, что под сердцем носит вторую жизнь — плод любви ее к Александру. Пока свою беременность она скрывала даже от матери Прасковьи Федотовны. Отцу не скажешь — он на фронте, как ушел, так словно в воду канул, ни одной весточки от него не было и жив ли он — одному Богу известно. Правда, те, кого вместе с ним призывали и кто вернулся покалеченным, неопределенно сообщали, что Гавриил Петрович попал под Старой Русой в окружение, из которого никто не вышел целым и невредимым, в основном все там полегли.

Однажды, когда боль особенно дала о себе знать, Татьяна не выдержала и открылась матери:

— Мама, я тяжелая…

Прасковья Федотовна не стала причитать или пенять дочери за ее ошибку молодости — она давно уже заметила в ее поведении неладное, а только сказала:

— Так Богу угодно, будем ждать внука или внучку.

А тут еще как на грех стал навязчиво ухаживать за Татьяной Антон Званцов. Да, когда-то, еще до войны, он нравился ей, но теперь… Во-первых, память об Александре отодвинула на задний план все ее былые увлечения и чувства, и, во-вторых, воспитанная на русской классической и советской литературе, которая несла в себе, словно утренние зори, свет благородства и преданности родной земле, Татьяна не могла примириться с тем, что прежде уважаемый ею человек стал на путь предательства, надел ненавистную форму полицая, служил оккупантам, в то время как ее отец, возможно, еще живой, сражался с фашистами или пал в бою, защищая Родину. Да и не только отец, но и ее любимый Александр, чье дитя теперь она носила под сердцем, и миллионы других русских людей, всего необъятного Союза!

— Ты же мне симпатизировала, помнишь? — приставал Антон к ней, когда она