Алфавит от A до S - Навид Кермани
Как читательница, я испытываю благодарность за то, что Юнгер сумел сохранить хладнокровие во время войны. Как журналистка, я стремлюсь к такому же состоянию. Стиль становится хуже, когда твои собственные эмоции проникают в текст. А как немка я испытываю больше уважения к Юнгеру, который никогда не считал нужным пересматривать свои взгляды, именно за его упорную последовательность, нежели к героям послевоенной литературы, которые в старости поддерживали войну в Ираке, хотели покончить с немецким стыдом или позорили литературу у могилы Слободана Милошевича. Гюнтер Грасс признался, что служил в СС, но слишком поздно и не напрямую, с оговорками. Это повредило его репутации как писателя и оставило отпечаток на его литературном стиле, что особенно проявилось в его скандальном стихотворении об Израиле. Этот стих, вероятно, упоминается как пример того, как его слова (возможно, из-за уклончивого признания) стали восприниматься более критически или даже негативно.
17 февраля 1942 года Юнгер пишет о плохом стиле: «Стиль зиждется на справедливости. Только справедливому ведомо, на каких весах следует взвешивать слово или предложение. Именно поэтому мы никогда не видим хороших писателей на стороне дурных дел» [79]. Эти слова исходят от немецкого оккупанта. Это не просто мрачно, это нечестно, когда немец жалуется на массовые убийства и разрушенные города, как будто все народы одинаково виновны и жертвы равны. И все же правда в том, что ужас, независимо от политических причин, имеет экзистенциальное и метафизическое измерение и, таким образом, является ужасом самого человека. Образы войны также отражают внутренний мир, о чем Юнгер пишет уже после войны: «Объятый пламенем мир, сожженные дома, города, лежащие в руинах, все следы разрушения подобны проказе, чьи микробы долго размножались внутри, прежде чем проявиться на поверхности. Так и эти образы долго жили в сердцах и умах людей. Эта часть внутреннего существа человека находит свое отражение в мироздании, так же как и внутренняя упорядоченность проявляется во внешнем спокойствии» [80].
* * *
Мы сидим в пляжном баре и наблюдаем за согбенным стариком с длинной бородой и растрепанными волосами, который с трудом тащит тележку по песку. Он снова и снова останавливается, иногда уже после одного или двух шагов. Кажется, что на то, чтобы добраться до мощеной дорожки, уйдет целая вечность – шестьдесят-семьдесят метров растягиваются в бесконечность. Старик, вероятно, понимает, что переоценил свои силы, и делает паузы не только от усталости, но и от растерянности – тележка слишком тяжела, песок слишком мягкий. Наконец до меня доходит, что нужно сделать, и я спешу к нему. Легче легкого. Вернувшись на место, замечаю, что разговоры за соседними столиками стихли и остальные отдыхающие наблюдают за нами. Мужчины, вероятно, испытывают стыд.
Порой бывает, что долго смотришь на человека, которому нужна помощь, но не догадываешься протянуть руку. Такая мысль просто не приходит в голову, настолько она непривычна, хотя помощь занимает не больше двух минут и всего шестьдесят метров пути. Любой бы помог, и за такую простую вещь получаешь благодарность старика, чувствуешь признание других и избавляешься от чувства вины за то, что кто-то мучился на твоих глазах, пока ты наслаждаешься вечерним солнцем с бокалом «Апероля». Социальное государство, помощь в развитии, культура гостеприимства – все это делается не для бедных, иначе пришлось бы перераспределить все имущество. Эти усилия предпринимаются вами, людьми будущего, чтобы обрести внутренний покой. Жестокосердие делает несчастными как отдельных людей, так и общества, но этого не понимают ни капитализм, ни национализм, ни религиозный террор. Однако понимал Петер Альтенберг. Мы все «только эпикурейцы и притом грубые и утонченные, – Христос был самым утонченным из них» [81], как говорил Бюхнер, который понимал христианство лучше, чем теологи, хотя сам в него не верил. Отдала бы я старику свою последнюю рубашку, даже если бы он остро в ней нуждался? Иисус отдал – и был спасен. Даже Бог создал нас лишь для того, чтобы мы восхищались им.
* * *
Лежа в постели, сын внезапно громко смеется.
– Что случилось? – спрашиваю я почти испуганно.
Он показывает сообщение, которое только что отправил своему отцу: «Ступенька за ступенькой без печали шагать вперед». «Ты серьезно? – отвечает его отец, которого, судя по всему, больше беспокоит вылет футбольной команды „Кёльн“ во вторую лигу, чем наш разрыв. – Нам правда стоит радоваться переходу во вторую лигу?»
233
Только сейчас мне приходит в голову, что Эрнст Юнгер умер в тот же год, что и Жюльен Грин, причем в возрасте ста двух лет. Как свидетели одного и того же века, они были поразительно разными, как и их страны, и в этом сравнении Германия явно уступает. Тем не менее оба запечатлели ту взрослую истину, что дети не только превосходят нас в жизненной радости, но и в мудрости, справедливости и доверии. В некотором смысле это восприятие христианства, где «Бог представлен как ребенок, держащий земной шар в руках», как отметил Грин 2 августа 1978 года, когда в Иране бушевала революция, а Иоанн Павел I вступал в должность, вскоре после чего его внезапно настиг сердечный приступ. Ночная лампа все еще горела, очки были на носу, а в руке осталась его последняя проповедь. Поскольку Иоанн Павел I хотел передать все имущество церкви бедным, Грин позже был склонен верить слухам о том, что папу убили. «Что я знал о нем?» – спрашивает в недоумении Грин 29 сентября 1978
