Алфавит от A до S - Навид Кермани

– Ну вот, мы справились. А теперь нужно рулить, мы же не хотим наехать мне на ногу.

Как бы сильно продавец ни хотел продать трехколесный велосипед, он считает, что мой отец слишком стар, чтобы научиться на нем ездить, что не только ноги у него уже слабы, но, что еще хуже, и разум уже не так ясен. На самом деле мой отец просто растерян. Я бы тоже выглядела неуклюжей, если бы мои ноги едва держали меня при ходьбе, а последний раз на велосипед я садилась лет семьдесят назад – в Германии у отца никогда не было времени, а тут еще кто-то разговаривает с тобой так, будто ты в маразме.

– Ваш отец вообще понимает по-немецки? – спрашивает продавец на полном серьезе, пока отец наконец едет вперед и даже пробует развернуться метров через двадцать.

Я резко кричу отцу на фарси, чтобы он не переставал крутить педали прямо перед заездом на бордюр, иначе мотор выключится.

– Мне страшно, – тоже на фарси отвечает отец, и в его голосе действительно звучат детские ноты.

Не реагируя на тон продавца, уверяю отца, что трехколесный велосипед никак не может перевернуться. Но теперь велосипед стоит прямо перед бордюром, и, чтобы двигатель снова включился, нужно сначала разогнаться. Откатываю велосипед на метр назад.

– Ему придется долго тренироваться, прежде чем его можно будет выпускать на улицу одного, – говорит продавец, который с самого начала догадывался, что с этим стариком сделка не выгорит.

«Трагедия старости не в том, что ты стар, а в том, что по-прежнему считаешь себя молодым», – цитирует Грин 11 июня 1990 года Оскара Уайльда; он не верил, что эта фраза с каждым днем будет для него становиться все более актуальной.

На озере, куда мы отправляемся, потому что из-за жары отец весь день просидел в квартире, нам приходится спускаться по склону к берегу, который оказывается круче, чем я его помнила. Отец снова начинает бояться и говорит, что хочет домой, но на этот раз я решительно беру его за обе руки и иду, смотря на него, спиной вперед, шаг за шагом, чтобы никто из нас не поскользнулся. Когда он наконец оказывается в воде и плывет, мы радуемся, как дети, которым удалась шалость.

Вернувшись домой, нахожу сына таким веселым, что моя тоска временно отступает. Я понимаю, что он хочет помочь и готов в ближайшие дни подстроиться под меня.

– Дети не должны защищать родителей, – говорю я и обещаю пойти к врачу, если мне не станет лучше. Еще рано, но придет время, когда ему придется заботиться о своих родителях, как о детях.

«Сегодня мне исполняется восемьдесят один год, – удивляется Грин 6 сентября 1981 года. – Как такое возможно? Молодым людям, которые, возможно, однажды будут читать мои записи, я хочу сказать, что жизнь скрывает одну тайну: сердце не стареет». Надеюсь, с возрастом, наряду с трагедией, эта тайна тоже откроется.

226

– Вы не ученые, вам не нужно судить о литературе, – говорю я молодым авторам, – вам необходимо использовать ее для жизни – своей собственной жизни, особенно если вы хотите писать, – так же необходимо, как есть и пить. Чтение является важным процессом, который отличается от критических анализов. Вам нужно много читать, все читать, иначе вам удастся написать разве что одну книгу, больше наша индивидуальность не даст. Чтение и написание – это два разных процесса, которые, однако, взаимно дополняют друг друга. Важно как понять, что говорит книга, так и выяснить, что она говорит лично вам – только вам одному.

Чоран утверждает, что, читая для удовольствия, мы обогащаемся – «впитываем в себя сущность того, что читаем; это процесс ассимиляции. Однако если мы пишем отзыв или рецензию, то остаемся вне книги (даже если восхищаемся ею!), потому что не можем отвлечься от нее ни на минуту, вынуждены постоянно думать о ней и переводить все, что в ней содержится, на язык, совершенно чуждый языку автора. Критик не может позволить себе расслабиться; он должен всегда осознавать прочитанное. Но это чрезмерное осознание в конечном итоге приводит к истощению. Оно убивает то, что анализирует. Критик, безусловно, питается, но питается трупами. Он может понять произведение и извлечь из него пользу только после того, как уничтожит его жизненную сущность».

Возьмите из книги то, что вам нужно. Забудьте остальное, пропускайте страницы, которые вам неинтересны, или же запоминайте только мелодию и отдельные образы – однажды наступит день, когда вы почувствуете, что эти страницы написаны исключительно для вас. Поддерживайте связь с книгой; не относитесь к ней как к мертвому объекту, который просто пылится на полке! Если вы даже смутно не помните, какой мир скрывается за обложкой книги, то вы не вспомните о ней, когда она вам понадобится, и будете зависеть от воли случая. Быть может, вы еще недостаточно взрослые, чтобы понять пессимизм Чорана, но теперь, по крайней мере, вы знаете, где его идеи касаются вашего сознания. Таким образом, ваши внутренние полки постепенно заполняются, и вы можете в любой момент обратиться к ним за чем-то важным для вашей жизни – будь то противоречие, интерпретация, утешение, подтверждение или ответ, порождающий новый вопрос. Ваш личный опыт включается в континуум пятитысячелетней истории, что дарит вам ощущение созданной вами вечности, и, возможно, вам не понадобится никакая другая. Вам не нужно быть справедливыми по отношению к книге, которую вы читаете. Для вас каждая библиотека – это мастерская, каждый автор – коллега, готовый помочь. Крадите, как говорил Брехт, возможно, я сама украла слова кого-то другого, кто утверждал, что это сказал Брехт: крадите, литература всех времен и народов принадлежит вам, чтобы создать собственное произведение, которое, в свою очередь, возможно, войдет в другие, возможно, более значимые произведения. Даже такой великий человек, как Гете, знал, что мы – коллективные существа, и в мире духа абсолютно неважно, исходит ли что-то из нас самих или от других. Когда я вижу, что кто-то цитирует меня в своих работах, не упоминая моего имени, я злюсь. Но если я слышу свое эхо в творчестве другого писателя, каким бы искаженным оно ни было, я ощущаю удовлетворение. Слова Гельдерлина о том, что мы есть беседа, не подразумевают диалог на сцене или на авторской конференции. Они означают, что в каждом из нас говорят множество разных и чужих голосов, что каждая книга – это одновременно продолжение и новое начало. Мы живем с опытом пятитысячелетней человеческой истории, присваиваем себе множество описанных