Алфавит от A до S - Навид Кермани
* * *
На идущем в Константинополь пароходе, где встречаются Ильязд и Алемдар, освобожденные военнопленные толпятся вплоть до машинного отделения. Нет ни одного, кто бы остался невредим; некоторые без рук, другие без ног, без носа или без губ, и в довершение всего на пароходе вспыхивает сыпной тиф, по силе и ярости сравнимый разве что с печально известной чумой. Ильязд умоляет взявшего на себя командование Алемдара похоронить мертвых в море и доставить больных в ближайший порт, где им окажут помощь. Но Алемдар отказывается причаливать, и именно здесь война между русскими и османами предвосхищает все последующие войны вплоть до наших дней – Алемдар отказывается, потому что битва решается не только на поле боя, но и в общественном сознании: «Пусть видят все, что не только мы звери, как твердят все. А вы полагаете, что я могу отказаться от этого великолепного случая показать такую коллекцию, показать всем безносую передвижную республику? От возможности пригласить завтра корреспондентов европейских и американских газет и кинооператоров? Откажусь показать всему миру – и как можно скорее – это поучительное зрелище? Да понимаете ли вы, какое значение будет иметь эта выставка?»
Вся та любовь, которую военные корреспонденты неизбежно испытывают к афганцам, сомалийцам или чеченцам, какой бы благородной она ни была, абсолютно бесполезна. Лучше бы мы ее не испытывали. Ведь тем, что действительно помогло выжить корейцам, вьетнамцам или эфиопам, этим остаткам людей – слепому, у которого больше не было верхней челюсти, бедняге, которому шашкой снесли половину лица, тем, у вместо кожи одни кости, так как кожа давно отвалилась, у которых нет даже тряпок, чтобы скрыть это, – тем, что позволило им вынести лишения, унижения и пытки, была ненависть, только она, и ничего больше. Жизнь сама по себе больше ничего не предлагала этим калекам. Только ненависть поддерживала в них жизнь. Турок кричит русскому: «А вы еще недостаточно нагнулись над вашей любовью, покройте ее, защитите ее, берегите ее, нам она незачем. Вы любите Турцию, вы распинались за нее в журналах, посылали в занятые районы кукурузу. Простите меня, но нам она не нужна, ваша любовь. Нас немало любили в Европе. А к чему повело это? С каким хлебом есть ее, любовь, дайте нам ненависти, еще ненависти». Написанное в 1930 году грузином, который через Стамбул приехал в Париж и писал на русском, это произведение говорит о дальнейшем ходе столетия вплоть до войны в Гиндукуше больше, чем целые конференции и документальные фильмы. И я снова хочу писать – с какой надеждой, из какого долга?
221
«Я записываю вещи, чтобы увидеть, какое впечатление они произведут позже, – пишет Грин 26 ноября 1983 года. – Все эти сенсационные новости, войны, угрозы войны, устрашающие удары, убийства, покушения… что от них останется через год?» В упомянутый день он посмотрел в Париже тот же американский фильм о ядерной атаке, «На следующий день», что ваша покорная слуга смотрела со своим классом в Альтенкирхен, и написал: «Русские покинули Женеву и накануне заявили, что не приостанавливают переговоры, а разрывают их». Мы тоже думали, что вот-вот что-то случится, что приближается великий взрыв, который уничтожит мир. «Куда идти? Куда не идти? Похоже на монолог мольеровского скряги. Я слышу, как этот вопрос задается повсюду».
Вероятно, каждая эпоха считает, что именно в ее время события накладываются друг на друга с головокружительной скоростью. Все в одном десятилетии: профсоюз «Солидарность», новый этап гонки вооружений, война в Персидском заливе, война в Ливане, война в Афганистане, Чернобыль, Тяньаньмэнь, гласность, гибель лесов, фетва Хомейни против Рушди, падение Берлинской стены, Чаушеску… Даже отдельный человек забывает или вытесняет из памяти, насколько драматичным казалось ему происходящее в мире относительно его собственной жизни. 23 ноября 1981 года: «Ужас начинается. Страх подступает, как в 1938 году». Парадоксально, но в чтении таких записей есть что-то успокаивающее – уже знаешь, какие опасения не подтвердятся, какие надежды не оправдаются. Кажется, что мир всегда стремился к своему концу, и именно поэтому писатели в конечном итоге правы, когда постоянно указывают на потери. Апокалипсис – это не событие, которое еще должно произойти; с библейской точки зрения, он уже идет – начался с бытия человеческого. Какое впечатление они производят – эти сенсации не из собственного опыта, а из вторых рук, ставшие с появлением интернета еще более насущными, многочисленными и зрелищными? Они больше не приходят в определенное время, с утренней газетой или вечерним выпуском новостей, и потому все чаще проникают в личные мысли, заботы, радости, чувства, в чтение и сны. Какое впечатление они произведут, если взглянуть на них спустя тридцать, сорок лет? Чем больше мы узнаем, тем меньше остается. И следовательно: чем дольше я пишу, тем более напрасным это кажется. Возвращаясь к 1 января 1980 года: «Россия обосновывается в Кабуле».
* * *
На приеме я познакомилась с министром обороны Соединенных Штатов (что только не приснится под луной). Видный мужчина, высокий и широкоплечий, в униформе, ультраконсерватор, но при этом стремящийся узнавать новое и всегда пересматривать собственные убеждения перед принятием решений. Мы заговорили об ирако-иранской войне, той первой после революции войне, о которой он – американский министр обороны! – имел лишь смутное представление. Восемь лет? Миллион погибших? «Честно говоря, я об этом не задумывался», – признался он сразу и отметил, что революция, вероятно, протекала бы иначе, цивилизованнее, если бы не война. Внезапно он вспомнил, что Ирак первым начал войну при поддержке Запада, однако напрочь забыл о сбитом иранском пассажирском самолете и о награждении виновного в этом офицера. Министр обороны Соединенных Штатов страдает от избирательной амнезии и обсуждает возможность нового нападения на Иран. Он попросил меня познакомить его с иранской точкой зрения, отвел к окну и демонстративно повернулся спиной к
