У смерти твоё имя - Диана Аркадная

– Мне нужно было остановить его до того, как это зашло так далеко… – В голосе Тимура прорывается отчаяние и мучительное сожаление.

– И что бы ты сделал? Напал? Закрыл в клетке, как это с тобой сделал он? – спрашивает она, прекрасно зная ответ.

Парень отводит глаза.

– Я много раз представлял, но так и не смог, – шепчет он. – Исподволь надеялся: а вдруг ошибаюсь, вдруг это не он, а я, что это мое искаженное неведомой болезнью сознание рождает страшные картины выдуманной реальности? Простишь ли ты мне теперь эту слабость? И прощу ли ее себе я?

Девушка качает головой.

– Эта слабость – любовь, Тимур. Пусть даже он чудовище, убийца, негодяй, но ты его любишь. И я люблю, – добавляет она, и внутри нее рождается осознание, открывая ей то очевидное, что было скрыто долгие годы под слоем толстых одеял, которые Сабина накидывала на себя снова и снова, чтобы спрятаться, бежать в духоту наивного убежища. – В этом наша беда. Не все родители любят своих детей. Однако почти все дети любят своих родителей, как бы эта любовь ни пряталась. Теперь я это понимаю. Мы живем со связью, с силой которой не сравнятся ни одни другие узы, и чем более болезненна эта связь, тем она крепче.

Когда она смолкает, ее горло болит от шепота, а в мыслях столько всего, что если бы каждое слово, каждый образ и чувство в них были каплями, они собрались бы в глубокое озеро. Вобрав в себя эти переживания, что ей не принадлежали, сотканные из болезненной привязанности, отвержения, разочарования и в то же время необъяснимой надежды, она наконец обращает взгляд на саму себя.

Ее охватывает острое сожаление, сбивая дыхание.

Мама. В ее памяти она осталась тенью от человека, отстраненная и далекая, оживающая лишь возле мольберта с очередной картиной. Слишком слабая, чтобы Сабина искала у нее защиты. Слишком изнуренная, чтобы подарить своей дочери немного тепла.

Она просто была больна, но тогда Сабина не могла этого понимать, и это непонимание ширило пропасть между ними с каждым днем, закручиваясь в смертельную воронку со страхом, обидой и парадоксальным чувством стыда. Может, она недостаточно хороша, чтобы мама любила ее? Недостаточно послушна и тиха, чтобы отчим не наказывал ее? Множество раз Сабина думала о том, что должна была вовсе не рождаться на этот свет, а оставаться в небытии, где ей самое место, где так же темно и нечем дышать, как под ее одеялом.

Затем пришло отчаянье. Ночи напролет с фонариком, прислоненным к окну до тех пор, пока отчим не обнаружил это и не переломал ей пальцы, которые заживали так медленно и плохо, что позже, когда она уже попала в приют, ей ломали их вновь, чтобы кости могли нормально срастись. Ее надежды о спасителе оборачивались ничем, и это рождало еще больше гнева, который копился в ней день ото дня, не находя выхода.

Она не могла излить этот гнев на отчима, поэтому стала изливать на мать. Порой, как дикий зверек, даже могла подходить и кусать ту за руки – просто так, потому что могла, – оставляя на светлой коже, и так часто покрытой гематомами, яркие отметины. Марина ничего ей не говорила и не ругала, просто молча ждала, пока дочери надоест, и продолжала делать то, что прежде. Не получая в ответ ни взгляда, ни крика, ни даже прикосновения – хоть чего-то, что дало бы ей знать, что она существует, что она не призрак, а живой человек, Сабина чувствовала только большее отчаяние. Как если бы, стоя за толстым стеклом, пыталась дозваться кого-то, но в итоге понимала, что весь остальной мир ее даже не видит.

Отчим лежит мертвый на залитой кровью кухне их квартиры, и больше всего на свете девочке хочется услышать материнский голос, обращенный к ней, даже если это будут слова ненависти и проклятий. Но она видит на лице Марины лишь горе, будто во всем ее мире есть только муж и теперь, после его смерти, их образы слились в одно целое уже навсегда.

Она не знает, в какой момент все меняется и мать вновь делается спокойной и отстраненной. Марина тщательно моет руки, затем берет телефон, и, набрав короткий номер, протягивает его девочке.

– Сообщи им, что я убила мужа.

После этого она уходит в ванную, где запирается и больше не отвечает.

Сабина долго смотрит на телефон в своих руках, все еще испачканных кровью.

– Служба спасения слушает, – доносится из динамиков после щелчка. – Говорите.

И она говорит. Что еще ей остается?

Позже, когда в их квартирку набиваются люди в форме и без нее, шумные и злые, дверь в ванную выбивают. Сабину пытаются отвести в сторону, но она вырывается и все равно видит мать, лежащую на кафельном полу с распоротыми на руках венами. Она подбегает и начинает тормошить почти неподвижное тело изо всех своих детских сил. Сабина чувствует злость, выламывающую изнутри. Боль. Ужас. Она истошно кричит, пока ее оттягивают от Марины, и даже когда ей говорят, что та жива, никак не может остановиться.

Девушка вспоминает их последнюю встречу в больнице. Почему она не осталась с мамой хотя бы на короткий разговор? Почему отказала даже в такой малости, как взгляд и несколько слов?

Как бы ей хотелось увидеть ее еще раз… А теперь она покидает и Тимура.

Сабина жмурится, затем поднимается на цыпочки и коротко целует юношу в губы.

Парень цепляется за ее руки, не позволяя отойти от себя, говорит еще что-то, но она уже не слушает. Снаружи раздается приближающийся звук двигателя. Они замирают.

– В ампуле снотворное. Забери Виза и Ареша с собой, – шепчет Сабина и, вырвав свои пальцы из хватки Тимура, уходит не оглядываясь.

* * *

Они с отцом стоят плечо к плечу, рассматривая готовую работу. Псов, как Сабина и рассчитывала, Чиркен оставил сторожить сына, и теперь девушка гадает, успел ли Тимур уже добраться до гаража. Виз должен был послушаться его и так, а вот Ареша, скорее всего, пришлось ненадолго усыпить.

«Прозерпина» закончена. Темные линии стягиваются от краев к центру картины, нагнетая ощущение даже не самой опасности, а ее предчувствия. Светлое лицо чуть отвернуто от зрителя, но глаза смотрят прямо, и вызов отражается в них как сталь обнаженного от ножен кинжала, который Прозерпина прячет в складках одеяния. Сабина