У смерти твоё имя - Диана Аркадная
– Кажется, ты устал. Присядь отдохнуть, а я пока все уберу.
Сабина тянет отца на одно из кресел, и тот, вздохнув, откидывает голову на высокую спинку. Нейролептик, соединенный с алкоголем, действует безотказно, и мужчина довольно быстро погружается в крепкий сон. Чиркен никогда не растрачивался на то, что считал низкого качества, – то же касалось и препаратов, чтобы удерживать сына в беспомощном состоянии.
Девушка чувствует себя окончательно пустой, отдавшей все, что можно, этому дню, этому месту и этой жизни. Она садится прямо на пол напротив печи, спиной к отцу, и устало опускает голову на притянутые к животу колени. Глаза печет под закрытыми веками. Она же может остаться сидеть вот так еще немного? Лишь на минуту… Ее разум ускользает на глубину, вызывая странное то ли видение, то ли сон.
На картине мальчик с алыми от мороза щеками скатывается по снежной горке. Рот его раскрыт в радостном вопле, а глаза широко распахнуты, и в них отражается небо.
Марина наносит на холст мазки фиолетового и коричневого цвета.
– Это же снег. Разве он не должен быть белым? – спрашивает ее Сабина.
– У всего в этом мире, что имеет форму, есть тень. – Женщина бросает короткий взгляд на дочь и возвращается к работе. – Даже у самого чистого снега. Без тени рисунок станет плоским и ненастоящим. Однако с ней нужно быть осторожным: если тени будет слишком много, можно забыть о том, что рисуешь.
Марина встает, чтобы заменить баночку с маслом, и Сабина, дождавшись, пока мать выйдет из комнаты, склоняется к картине, пытаясь рассмотреть, как нанесены цвета. Протянув руку, она осторожно трогает кажущийся таким настоящим снег и ойкает, когда ее палец отпечатывается на влажной краске. Возвращается Марина, и девочка поспешно прячет руку с пятнами цинковых белил за спину.
Женщина делает вид, что ничего не заметила, и садится обратно за мольберт.
Голова матери склонена, но Сабина все равно замечает на секунду изогнувшие ее губы улыбку. Внутри живота девочки рассыпается щекотка. Теперь она тоже оставила свой след в ее истории.
Сабина открывает глаза и смотрит на открытую заслонку холодной печи. Она вспоминает, как Чиркен склонялся к очагу, быстро и умело зажигая огонь, и оранжевые языки тихонько распускались на сухой древесине, захватывая ее целиком.
Девушка поднимается, какое-то время стоит, чуть покачиваясь, словно виски пила она, а не отец, а затем берет канистру с розжигом, оставленную возле печи.
У всего, что имеет форму, есть тень. Но тень должна оставаться лишь шлейфом, а не захватывать целиком.
Пламя вспыхивает ярко, озаряя охотничий домик, отражаясь белыми бликами в глазах Сабины. Она срывает со стен полотна одно за другим и бросает их в воронку разгорающегося огня, с треском пожирающего подношения. Кисти, краски – стихия принимает все, что стало частью коллекции душегуба. Разве все эти женщины не заслужили покой? А она сама? Заслужила?
Гарь забивается девушке в нос, рот, глаза, вокруг разверзается ад, но Сабина не позволяет себе закрыть глаза до того самого мгновения, пока жар вокруг нее не сменяется холодной темнотой.
* * *
– …ина. Сабина! – доносится до нее сквозь окружающий мысли плотный туман. Затем что-то давит на ее ребра, словно ее положили под жернова мельницы и теперь перемалывают слабые кости в труху. Она тоже станет одной из картин?
Губы девушки чувствуют теплое касание, и грудь наполняет воздух, распирая до пронзительной боли. Ей хочется кричать, однако изо рта вырывается только сдавленный хрип, который сменяется выворачивающим внутренности наизнанку кашлем. Горло дерет металлической проволокой, сильно болит живот. С ней продолжают говорить, но в ушах невыносимо шумит, не давая расслышать слова.
Сабина обессиленно откидывается обратно на спину и открывает тяжелые веки. Свет слепит глаза, но постепенно сквозь влажную пелену прорисовывается почему-то темное небо и почти сливающиеся с ним черные силуэты уходящих ввысь деревьев. Воздух едкий и прогорклый, но девушка все равно не может надышаться.
«Красивый день», – приходит откуда-то из глубины сознания мысль, звучащая как обрывок поставленной на повтор надоедливой мелодии. Она кажется Сабине настолько неподходящей, что, несмотря на боль в теле и жуткую тошноту, девушка пытается улыбнуться.
Чуть повернув голову, она видит Тимура, склонившегося над ней. Лицо парня еще белее обычного, и глаза его как осколки обсидиана на пустынном песке. За ним виднеется догорающий остов охотничьего домика. Вот откуда свет.
Только теперь она замечает и странный тонкий звук, раздающийся где-то над ухом. Изогнув шею, девушка видит Виза, сидящего навытяжку в паре метров от них. Пес не мигая смотрит в сторону дома и почти непрерывно скулит. Его брата нигде не видно.
– Ты не уехал? – выталкивает Сабина из больного горла и тут же заходится в очередном кашле. Тимур держит ее, пока она не успокаивается. Девушка начинает ощущать проникающий в тело холод – пусть голова ее лежит у парня на коленях, ноги в тонких брюках и кроссовках остаются прямо на снегу.
Тимур на ее вопрос качает головой.
– Я не мог тебя оставить. К тому же было ясно, что ты задумала что-то безрассудное.
Виз продолжает издавать жалобный вой, и Сабина чувствует, как от него у нее все сжимается внутри.
– Что с ним?
– Это псы меня вывели к домику. Оба вдруг начали беситься и рваться наружу. Я сразу понял: что-то произошло. Они добрались сюда быстрее меня и к моему приходу уже были внутри, уж не знаю, как им удалось миновать запертую дверь. Я выбил окно и увидел, как Виз тащит тебя по полу за худи к двери. Когда я тебя вынес, он хотел снова броситься в огонь, но я ему не позволил.
– А Ареш? – Она крутит головой в попытке увидеть второго пса. Тимур опускает глаза.
– Он бросился за отцом. Того придавило упавшим перекрытием. Я… Ему уже нельзя было помочь, дом просто сложился сразу, как мы оттуда выбрались.
Значит, Ареша больше нет… Как и отца.
Девушка тихонько зовет Виза, и пес тут же подбегает к ней, но не перестает поскуливать. Огненные блики танцуют на его лоснящейся шерсти, будто он сам был адской гончей, пришедшей из-под земли, чтобы забрать с собой человеческих грешников.
Парень гладит Сабину по волосам
