Мама, держи меня за капюшон! - Людмила Лаврова
Очнулся он только на следующий день к вечеру. Зарылся носом в уголок подушки, прислушался и снова закрыл глаза.
– И ничего тебе не сказал?
– Ни словечка.
– Весь в отца. Тот тоже помалкивал, если делал что-то хорошее. Это правильно. Мужчина растет.
– Я так испугалась…
– Правильно и сделала! Мать должна бояться за своего ребенка!
– Господи, как подумаю, что он мог бы…
– Не смей! Не мог бы! Невозможно это! Но вот взгляды на воспитание я бы на твоем месте пересмотрела уже. Не хватает ему спорта. Мое мнение на этот счет неизменно, а теперь еще и настаивать буду! Хорошо, что сил хватило, да и Ольга не бог весть какая тяжесть. Вот только в следующий раз он кинется кого побольше спасать, и что? А ведь кинется… Он такой… Парень должен быть сильным, понимаешь?
– Понимаю…
– Вот и отдай его куда-нибудь! Пусть кулаками машет, плавает или бегает – неважно! Главное, чтобы ты знала – сделала все возможное, чтобы он стал сильнее. Лучше бы, конечно, кулаками.
– Почему?
– Надо! Парень он или девица на выданье? Что он у тебя ходит по двору и глаза прячет?
– Откуда вы знаете? Следили за ним?
Валентин вздрогнул от ноток, прозвучавших в голосе матери. Это был не гнев и даже не обида. Она жалела бабушку.
– Да! И буду следить! Как мне еще его видеть, если сам он со мной встречаться не хочет?
Тут уж он не выдержал. Отбросил простыню, которой укрыла его мама, и встал. Голова чуть кружилась, но это было ерундой по сравнению со вчерашней слабостью. Он сделал шаг, другой… Добрел по коридору до кухни и толкнул дверь.
– Хочу я, ба. Хочу. Ты только больше не ругайся с мамой, ладно?
Маргарита Павловна охнула и кивнула.
– Не буду…
– И вообще! Завязывайте ругаться. Надоело. Только время зря тратите. Мам, я в ту же секцию пойду, куда Павел ходит. Ладно?
– Как скажешь, сынок. Как скажешь…
Остаток дня он проваляется на диване, отгоняя от себя по очереди то мать, то бабушку, которые будут наперебой пытаться накормить его чем-то вкусным. А когда терпение его лопнет, он сделает вид, что спит, хотя на деле будет пытаться прогнать от себя воспоминания о темной, мутной воде, в которой так боялся не найти Олю, и ее цепких пальцах, которые оставили синяки на его незагорелых пока плечах.
А спустя пару дней он выйдет во двор и уже не пряча глаз пройдет по нему, не глядя в сторону детской площадки. И, встретив на углу спешащую из магазина Ольгу, уже смело скажет ей:
– Привет! В кино пойдешь со мной сегодня?
Уверенный кивок станет ему самой большой наградой, и он удивится, заглянув в глаза той, кто занимал теперь все его мысли. И то, что он увидит там, даст ему те самые крылья, о которых говорила когда-то бабушка. И он, наконец, поймет, почему мама все-таки простила ей вырвавшиеся в сердцах слова. Ведь тот, кто знает, откуда берутся эти крылья, никогда не станет обижаться на того, кто этого не изведал.
Кузнечик
– Иди, иди отсюда! Нечего тебе здесь! – Клавдия Матвеевна поставила на стол под развесистой яблоней большое блюдо с горячими пирожками и шуганула соседского мальчишку. – Кыш! Когда уже твоя мать будет за тобой присматривать?! Бездельница!
Худой, как щепка, Санек, которого никто не звал по имени, так как все давно привыкли уже обходиться прозвищем, глянул на суровую соседку и заковылял к своему крыльцу.
Большой барак, разделенный на несколько квартир, заселен был не полностью. Проживали здесь всего две с половиной семьи. Ворониных, Семеновых и Кругловых – Кати с Саньком. Последние и были той самой половинкой, с которой не особо считались и предпочитали не замечать, пока нужды не случится какой. Катя важной персоной не была, а потому не стоило на нее и время тратить.
У Катерины, кроме сына, никого не было. Ни мужа, ни родителей. Она мыкалась одна, как могла и как умела. Смотрели на нее косо, но особо не трогали, изредка гоняя только Санька, которого звали не иначе как Кузнечиком, за тощие голенастые руки-ноги и большую голову, которая непонятно как держалась на тоненькой шейке-стебельке. Кузнечик был отчаянно некрасив, пуглив, но очень добр. Он не мог пройти мимо плачущего ребенка, тут же бросаясь его утешать, за что нередко получал от заполошных мамаш, которые не хотели терпеть рядом со своими чадами Страшилу.
Кто такой Страшила, Санек до поры до времени не знал. А потом мама подарила ему книжку про девочку Элли, и мальчику стало понятно, почему его так называют.
Но обижаться он и не подумал. Санек решил, что все те, кто так его кличет, читали эту книжку, а потому знают, что Страшила был умным и добрым, всем помогал, а потом и вовсе стал правителем очень красивого города. Катя, с которой сын поделился своими выводами, разубеждать его не стала, решив, что ничего плохого не будет в том, что мальчик будет думать о людях лучше, чем они есть на самом деле. Ведь в мире и так много зла. И успеет еще ее сын нахлебаться его полной ложкой. Пусть хоть детству порадуется…
Сына Катя любила… Простив отцу Санька непутевость и предательство, она приняла на руки свою судьбу в роддоме и сердито оборвала акушерку, которая что-то говорила о том, что мальчишечка родился «не таким».
– Придумывайте больше! Мой сын – самый красивый ребенок на свете!
– Да кто ж спорит?! Умным, вот, только ему не бывать…
– А это мы еще посмотрим! – Катя гладила личико своего малыша и ревела.
Первые два года она затаскала Санька по врачам и добилась-таки того, чтобы мальчиком занялись всерьез. Моталась в город, трясясь в стареньком автобусе и прижимая к себе закутанного по самые брови сынишку. На сочувственные взгляды не обращала внимания, а если кто-то пытался урезонить ее и лез с советами, превращалась в сущую волчицу:
– Своего в детдом отдай! Нет? Ну и мне твои советы не нужны! Сама знаю, что делать!
К двум годам Санек выровнялся, поздоровел и по уровню развития почти не отличался от других детей. Но красавцем, конечно, не был. Большая, чуть приплюснутая голова, тоненькие ручки-ножки и худоба, с которой Катя боролась всеми возможными и доступными ей средствами. Урезая себя во всем, сыну она давала все лучшее, и это не могло не сказаться на его здоровье. Несмотря на свой внешний вид, врачей Санек беспокоить почти перестал,
