Мама, держи меня за капюшон! - Людмила Лаврова
Бабушка у Валентина, Маргарита Павловна, очень боевая. Кого хочешь научит как жить надо. Всех, кроме своей невестки, матери Валентина. Тут, как она сама и говорит, нашла коса на камень.
Маму Валентина Маргарита Павловна никогда не жаловала. Считала, что сын сделал неправильный выбор, ведь на ее взгляд, невестка была глупа, как пробка. Почему и как был сделан этот вывод, история умалчивала. Валентин так никогда и не решился спросить у бабушки, почему она так не любит его мать.
Это могло окончательно разрушить тот хрупкий мир, который он себе придумал.
Мама с бабушкой не общалась. Совсем. В последний раз они виделись на похоронах Валиного отца, где бабушка взяла слово и прямым текстом заявила, что все беды идут из семьи. Когда человек свободен – его крылья подрезать некому. Летай себе и твори, не обращая внимания на тех, кто где-то там, внизу, ползает.
Валентин помнит, как тогда напряглась мама. Как ее пальцы стиснули край стола, и сухие до этого момента глаза вдруг стали темными и налились слезами. Она вообще редко плакала. По крайней мере, Валентину так казалось. Даже, когда узнала о том, что его отца больше нет, не проронила ни слезинки. Только побелела вся и прошептала:
– Врете…
А потом ушла в свою комнату, впервые заперев ее на ключ, и запретила Валентину заходить туда.
– Сынок, мне нужно побыть одной…
Это было неслыханно. Сколько Валентин себя помнил – она всегда была рядом. Он был из тех, кого называют «маменькин сынок». Отца в его жизни было всего ничего. Он приходил вечером, да и то не каждый день, падал в старое продавленное кресло, стоявшее в гостиной, и закрывал глаза:
– Как я устал…
Он мог сидеть так часами, и Валентин точно знал – не стоит подходить к нему. Поиграть – откажется, на вопросы – не ответит.
Оживлялся отец только тогда, когда мама входила в комнату, неся поднос с нехитрым ужином, и садилась у его ног.
– Ты моя радость…
За эти слова Валентин готов был простить отцу все что угодно. Была в них какая-то сила, пока еще непонятная, но Валентин чувствовал – великая.
Его воспитывала мама. Следила, чтобы он занимался, вовремя ел и менял носки. А заодно отвечала без оговорок на любой вопрос. Она считала, что нет таких тем, на которые сын не может поговорить с матерью. И до поры до времени Валентин так и делал. Шел к ней за советом и всегда его получал. Но в какой-то момент понял, что не все советы мамы он готов принимать без оговорок.
Камнем преткновения для него стали отношения с бабушкой. Он не мог простить ей сказанного на поминках. Ему казалось, что она сделала это нарочно, чтобы ударить побольнее маму. В свои двенадцать Валентин был достаточно начитан, чтобы знать – неверное и не вовремя брошенное слово способно уничтожить, раздавить человека.
И он бы окончательно разорвал все отношения с бабушкой, если бы мама не заметила его метаний и не вызвала на разговор.
– Сын… Сказанное бабушкой… Это она не обо мне. Точнее, и обо мне, конечно, но ты ее не совсем правильно понял. Она винит себя в том, что лишилась сына так рано. И говорила, скорее, о себе, чем о нас.
– Почему? Ты так говоришь, чтобы успокоить меня?
– Да. Но не только поэтому. Я хочу, чтобы ты понял – большей боли, чем потеря ребенка, какой бы взрослый он ни был, не существует. Это очень страшно! А уж если ты еще в придачу к этому знаешь, что всю жизнь занималась только собой, карьерой и личной жизнью, а на сына время находила лишь иногда… Чувство вины, понимаешь, Валя? Сильнее, наверное, только любовь бывает. Если человек чувствует свою вину, то он будет либо отрицать, гнать ее от себя, перекладывать на кого-то как может, либо съест себя.
– Ты хочешь сказать, что бабушка чувствует свою вину?
– Да. И потому говорит и делает такие вещи, о которых потом пожалеет. Я не святая, сын. И мне очень обидно слышать от нее подобное. Прощать ее пока я не собираюсь. Человек должен следить за своим языком. Но это только наше с ней, понимаешь? Тебя она всегда любила, и ты это знаешь. А потому не должен обижаться на нее, защищая меня. Я ей чужая. А ты продолжение ее сына, которого она только что потеряла. Тебе ведь она ничего плохого не говорила?
– Нет… Не знаю… Мам, как мне быть?
– Поддержать ее. Быть рядом. Она никогда тебе не признается, что это ей нужно. А сама смотрела на тебя так, что у меня даже сомнений нет – видела в тебе твоего отца. Так дай ей эту надежду, немного тепла, и, возможно, она оттает? Не рви эту связь, не надо. Она и тебе нужна. Мы ведь теперь с тобой совсем одни. Я должна быть уверена, что у тебя есть человек, который поддержит, если случится такая нужда. Я могу ее не любить, но точно знаю, случись что со мной – она тебя никогда не бросит.
– Мама!
– Что мама? Я должна думать о будущем, сын. Должна… Теперь уже только я, понимаешь?
Не сказать, что он до конца понял, о чем говорила ему мама. А потому решил, что не станет делать того, о чем она просила. Визиты к бабушке сошли почти на нет, а уж о прежних разговорах «по душам» и вовсе говорить не приходилось. Бабушка, конечно, пыталась, но он категорично ставил точку сразу, как только она начинала говорить:
– Мне пора. Много задано.
Она не возражала, но Валентин видел, сколько боли в ее взгляде. Он злился на себя, на нее, но ничего не мог с собой поделать. Простить ей сказанное было выше его сил.
Мама о его метаниях, конечно, знала. Не пыталась снова поговорить, как-то направить. Ждала. Дала время на то, чтобы он разобрался в себе. Он пытался, но получалось как-то не очень…
Дверь подъезда хлопнула, и Валентин поднял голову. Мурашки табунами пробежали от макушки до пят, и он посторонился, пропуская Олю Самсонову, которая мелькнула мимо, не остановившись даже на мгновение, а лишь легонько кивнув в ответ на его робкое: «Привет!»
В Олю Валентин был безнадежно влюблен вот уже третью
