У смерти твоё имя - Диана Аркадная

Так больше не может продолжаться, она совсем измотана бесконечной чередой метаний и сомнений, а значит, пора поставить точку. Что дурного, если она сыграет в предложенную Тимуром игру? Ей нужно знать, заперт ли тигр в клетке или уже скользит вибриссами по ее коже, раззявив пасть.

Девушка чувствует себя так, словно они с Чиркеном стали участниками пьесы и теперь ей предстоит разыграть сцену, которая либо предварит развязку, либо отсрочит ее еще дальше, заставляя зрителей разочарованно откинуться в креслах. Только некому было бы смотреть их игру, кроме них самих.

Она вспоминает, что однажды сказал ей Чиркен, рассказывая об охоте:

«Охотиться – значит вернуться в первобытные времена, когда была только потребность и знание, как эту потребность удовлетворить. Со временем знание превратилось в ритуал».

– Мы давно не были на охоте, – роняет Сабина как бы между прочим, ухватив стеклянную чашку двумя пальцами за бока и крутя ее в ладони. Чай слишком горячий для нее, но сквозь слой толстого дна до кожи доносится лишь отголосок тепла. Возможно, девушка тоже находится совсем рядом с огнем, но не чувствует его подступающего жара, потому что разум ее оборачивается в отрицание очевидного, как в сотни покрывал? – Я уже соскучилась по этим ощущениям.

Она чувствует, как Чиркен направляет на нее свой внимательный взгляд.

– А что это за ощущения для тебя?

Сабина качает головой, пряча выражение лица за упавшей копной волос: для образа Прозерпины она распустила обычную косу и пряди волнами стекали по ее плечам до самого пояса.

– Ты будешь смеяться.

– Мне правда интересно, скажи. – В его голосе проявляется настойчивость, и девушка понимает, что выбрала верное начало разговора.

– Будто я первобытная шаманка, танцующая у костра, – задумчиво произносит она, опуская голову и рассматривая красноватые блики на поверхности чая. – Нет запретов, есть только ритм барабанов, скручивающая изнутри потребность и ритуал, частью которого я становлюсь.

Замолчав, Сабина искоса глядит на мужчину, оценивая его реакцию на ее слова.

– Потребность и ритуал… – Чиркен откидывается в кресле и улыбается. Кажется, он так и не понял, что она лишь перефразировала его собственные слова, сказанные когда-то. – Ты действительно видишь суть. Многие люди воспринимают охоту как забаву, способ убить не только животное, но и время. Но с древних времен охота – часть естественного цикла жизни, где один зверь пожирает другого, чтобы выжить.

Чиркен смотрит на огонь. Абрис его лица, очерченный светом и тенью, рождает образ чего-то тревожного и зловещего. Девушке становится еще больше не по себе, будто она попала в одну из своих мрачных сказок, в которых кто-то так или иначе будет обречен.

– Огонь и охота всегда шли рука об руку. Зверя добывали, чтобы превратить его в живительную пищу, и это тоже был ритуал. Кости зверей плавились в пламени костра и превращались в пепел, удобряющий почву. Проходило время, и на месте пепла вырастали злаки и травы, которые становились пропитанием для других животных.

Она прослеживает его взгляд в сторону зажженной печи. Огненные языки извиваются, то пригибаясь, то вырастая вновь.

«Ему нравится огонь».

Сабине тоже всегда он нравился. Она тихо признается:

– В детстве, когда попала в приют, порой я представляла себе, как все, что было в моей жизни, о чем хочется забыть, пожирает гигантское кострище. Включая людей.

Оглянувшись на Чиркена, девушка сталкивается глазами с его, потемневшими до цвета сажи, оставшейся на месте пепелища.

– И того человека?

Она вздрагивает. У нее нет сомнений в том, кого он имеет в виду. Отец отказывался как-то называть ее отчима, словно тот был не живым созданием, а тенью, недостойной упоминания.

– Только после его смерти я почувствовала себя свободной. – Она давно придумала, как ответить, чтобы пройтись по тонкой кромке обоюдоострого лезвия двусмысленности. Сказать правду, но умолчать о ней. – Моя мать не могла подарить мне эту свободу.

Рот матери открыт в крике, но не слышно ни единого звука. Или, быть может, это Сабина больше не способна его услышать?

Она медленно смотрит на тело, лежащее у своих ног. Ее голые ноги покрыты кровью, как и майка на животе и груди.

Когда он заходил в комнату, то, казалось, пожирал своим присутствием все пространство. Сейчас вместо него лишь груда плоти и костей. Не разрывается воздух от криков и брани, не смотрят налитые кровью глаза, не брызжет слюна из раззявленного рта. Его больше нет.

Наконец тишина.

Нож в руках у матери, но пальцы Сабины продолжают дрожать.

– Это твоя вина, – шепчет она, поднимая взгляд обратно на мать, и та начинает захлебываться рыданиями. По лицу Сабины тоже текут слезы, но она этого не замечает, чувствуя ошеломляющую пустоту там, где еще недавно была разрывающая на части боль.

Тогда то, что она испытала, было вовсе не свободой. Это было обреченностью и странным, парадоксальным чувством потери, что девушка не готова признать даже теперь. Она ненавидела отчима, ненавидела и боялась, но после его смерти на мгновение все равно ощутила горе и сожаление. Как такое возможно?

Чиркена ее слова приводят во взволнованность, и он не замечает их… неискренности? Искренности не до конца?

– Я знаю. – Он протягивает к ней руку и накрывает ее ладонь. Огненное отражение пляшет в его глазах, и Сабина понимает, что такое же пламя он сейчас видит в ее взгляде. – С самого начала знал!

– Знал? – Ей хочется забрать руку, но она не хочет обидеть отца.

Чиркен усмехается и дергает уголком рта.

– Марина из той породы людей, что страдают молча, но не делают ничего, чтобы избавиться от источника страданий. – Вновь зыбкие тени двусмысленности мелькают меж невинных слов.

Сабина решается пойти в этой двусмысленности дальше, так далеко, как только сможет, чтобы не сорваться в пропасть.

– А что бы сделал ты на ее месте? Избавился бы от страданий? – Она смотрит в теплые глаза человека, называвшегося теперь ее отцом, и думает о том, как обманчиво бывает тепло. Уютный очаг, который согреет в долгую зиму, или ревущее пламя, уничтожающее все на своем пути?

Чиркен тоже смотрит на нее. Его голова чуть отклонена назад, будто он увидел интересную поделку и захотел оценить ее художественное значение. Наконец он негромко произносит:

– Ты знаешь ответ.

Сабина открывает рот, чтобы спросить прямо. И будь что будет. Кот и жив, и мертв только до тех пор, пока она не откроет ящик. После не останется возможности прятаться от правды, можно будет только принять ее.

– Давай собираться? – Чиркен, словно почувствовав что-то, поднимается с места, как бы ставя