Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

А потом, в первый день девятого месяца, когда живот Ольвидо уже стал больше, чем полная луна, ее тяга к листьям нопаля сменилась тягой к туне – ярким, сладким плодам этого кактуса, колючим снаружи и мягким внутри. Ну конечно, подумала Ольвидо, ты просто расцветала. И превратилась в себя настоящую.

Напитавшись сладостью, Ангустиас родилась с улыбкой на лице – правда, доктор быстро стер ее, шлепнув малышку по попке. От боли она тут же закричала и не замолкала до тех пор, пока не оказалась на руках у матери. Ольвидо принялась напевать, прислушиваясь, как успокаивается сердечко ее малышки.

Медсестры пытались забрать Ангустиас, чтобы как следует ее вымыть. Она цеплялась за волосы матери так, словно спасалась от ураганного ветра. «Позвольте мне», – вмешался доктор. Ангустиас выгнула спинку, открыла ротик и с силой сжала беззубые челюсти.

– Она пытается вас укусить, – гордо рассмеялась Ольвидо. – Думает, вы сделаете ей больно.

Ее маленький росток быстро учился, но еще плохо разбирался в людях. Малышка не понимала, что хотя доктор причинил ей боль, сделал он это не со зла и не собирался повторять. Он лишь пытался помочь.

Ольвидо до сих пор жалеет, что дочь родилась туной, а не листом нопаля. Ангустиас всегда неверно судит о людях. Ее шипы колют тех, кто хочет ей помочь, а сладость привлекает тех, кто точно навредит. Она на удивление хорошо распознает чужие чувства, но совершенно не умеет угадывать чужие мысли, и это тревожит. Что толку в чувствах? Отец Ангустиас когда-то любил их обеих, но его это не остановило. Возможно, Ангустиас любила отца Фелиситас, но ее это не остановило. Сама Ольвидо, узнав, что Ангустиас беременна, пришла в ярость, но гнев ее был направлен на саму себя, на собственный провал. Этого Ангустиас не понимала.

Ничего страшного, убеждает себя Ольвидо, это решаемая проблема. Она послужит проводником своей дочери. Она может заставить Ангустиас прислушаться хотя бы к своим собственным мыслям. Будь честна с собой. Ты не хочешь убегать. Ты желаешь того же, чего я для тебя желаю. Наблюдая за дочерью и внучкой, Ольвидо пересмотрела свою тактику. Если указывать своему ребенку, что делать, ничего не добьешься. Но если помочь ему прийти к правильным выводам самому, твоя цель будет достигнута.

«Ты все прекрасно понимаешь. Ты умная», – часто говорит Ангустиас дочери, когда Фелиситас упорно не желает ее слушаться. Ангустиас тоже умная. Она просто упрямая, но это поправимо, особенно сейчас, когда у ее матери есть целых два союзника – Бог, который дал ей дополнительное время, и внучка, которая дала ей дополнительную пару рук для завершения ее миссии.

– Подержи его над огнем, – говорит Ольвидо, осматривая через плечо результат работы Фелиситас. – Все колючки должны сгореть.

– Знаю, – бурчит Фелиситас, и Ольвидо улыбается, уверенная, что так и есть. Хотя первая попытка опалить нопаль закончилась неудачей. Ручки металлических щипцов скрутились в разные стороны. Нопаль упал. Вспыхнуло пламя. – В твоей пожарной сигнализации надо заменить батарейки, – со знанием дела заявляет Фелиситас, после того как Ольвидо потушила огонь, плеснув водой из кастрюли.

– Нет у меня никакой сигнализации, – пожимает плечами Ольвидо, осматривая обуглившиеся останки кактуса.

– Что?! – восклицает Фелиситас. – А как же правила безопасности? Вдруг начнется пожар?

– Ну начнется, и что? Еще раз умереть мне не грозит. Кстати, сальсу надо посолить.

– Зато мне грозит, – настаивает Фелиситас. – Это опасно.

– Тогда тебе и стоит купить сигнализацию, но у тебя нет денег, верно? Так что давай пока сосредоточимся на том, чтобы не устроить пожар. Согласна? Держи щипцы вот так, как руль велосипеда. Ты умеешь кататься на велосипеде?

– Умею, – с гордостью заявляет Фелиситас. – Меня научила одна наша соседка. Она уже была мертвой и не могла меня ловить, так что я часто падала. У меня на коленках куча шрамов. Хочешь посмотреть?

Ольвидо морщится:

– Нет, не хочу. Кстати, я думала, ты не знала, что призракам тяжело удерживать вещи.

– А я тогда и не знала. Мне казалось, она мне не помогает, потому что у нее артрит. Ты знаешь, что такое артрит?

– Знаю. Нет, стоп! Стой где стоишь. Не надо мне объяснять. Лучше скажи, почему ты опять неправильно держишь щипцы. (Фелиситас хмурится и пытается сделать по-другому, ногти впиваются в ладонь.) Уже лучше. Но не напрягай так руку. Они никуда не убегут.

– Как думаешь, Кайо не забудет принести контейнеры? Он кажется немного глуповатым.

– Не забудет, а ты давай-ка повежливее. Лучше помоги мне убрать. Чтобы никаких следов не осталось. – Ольвидо шустро собирает посуду, разделочные доски и сковородки и ставит их поближе к раковине.

– А что, если мама выложит всю свою правду и не почувствует облегчения? Вдруг она разозлится?

Ольвидо открывает кран, и струя воды смывает невидимые следы ее пальцев.

– Сначала, может, и разозлится, но быстро успокоится. Иди помоги.

– Почему?

Снова вопросы. Что? Зачем? Почему?

– Потому что Кайо уже в пути, и, думаю, твоя мама тоже.

– Я не о том. Почему ты думаешь, она не будет злиться долго? И почему ты думаешь, она ищет кого-то, кому рассказать правду?

Ольвидо уже не боится пораниться и потому может скоблить сковородки гораздо быстрее, но все же недостаточно быстро. Вокруг валяется куча пустых грязных пакетов и открытых контейнеров.

– У нее давно не было никого, с кем она могла бы пооткровенничать, – говорит Ольвидо. – Тяжело носить все в себе. Вытри стол. Хотя нет, лучше вытри плиту.

– У нее есть я, – замечает Фелиситас.

Склонившаяся над раковиной Ольвидо не реагирует. Ни к чему сейчас объяснять. Когда-нибудь Фелиситас станет матерью и поймет, что детям не стоит знать твою правду.

Глава 52

Ангустиас

Ангустиас сложно удивить тем, что мужчины способны неприкрыто проявлять к ней неуважение. Ее отец годами врал ей, а отец ее ребенка отказывался брать на себя хоть какую-то ответственность за свои поступки. Высокомерный тон коллег-мужчин обычно не задевал ее чувств. На мужчин, пристающих к ней на улицах, она просто не обращала внимания. Но чтобы мужчина проявлял неуважение на глазах у ее ребенка? Это совершенно недопустимо, и этого достаточно, чтобы разрушить проклятие ее беспечного сердца.

Когда Ангустиас видит Клаудио Ибарру, сидящего на их кухне наедине с Фелиситас, у нее мгновенно срабатывает боевой рефлекс. Над его головой ржаво-коричневый оттенок вины и полуночно-синий оттенок тревоги. Он что-то сделал с Фелиситас. Да, так и есть.

– Что происходит? – спрашивает она, расправляя