Создатель эха - Ричард Пауэрс

– Точно я написал?

Джесс рассмеялась – тем же глуповатым, рассеянным, кривозубым смехом, что и в восемь лет. Звук прожег его до глубины души.

– Ну, если все будет очень плохо, у тебя, по крайней мере, будет доступ к новейшим и лучшим лекарствам. У вас ведь много всяких тайных разработок, да? Для всего, наверное, таблетки есть: для памяти, концентрации, скорости, интеллекта. Аж обидно, что ты со своей кровинушкой не хочешь поделиться.

– Вот будешь хорошо себя вести, – сказал Вебер. – Тогда, возможно…

– Кстати, о книгах. Мне тут Шона показывала рецензию в «Харперс ревью».

Точно, Шона. Не мудрено, что он все время его забывает.

– А я ответила: пусть идут лесом, – продолжала Джесс. – Статья так завистью и пышет. Так что не забивай себе голову.

Секундное непонимание. «Харперс»? Издательство Вебера как раз отменило с ними встречу. Видимо, прознали о рецензии пару дней назад. А ему никто ничего не сказал.

– Не буду, – заверил он.

– И повеселись сегодня от души, ладно? Ради меня.

– Обязательно.

– Что в твоем понимании значит «напишу как минимум четыре тысячи слов и открою пару доселе неизвестных состояний измененного сознания». Не своего, а других людей.

Они попрощались; Вебер сложил сверчка и сунул его в карман, затем вскочил на велосипед и покатил по Сетоукет-Коммон в библиотеку Эммы Кларк. Он принялся читать заголовки журналов. Американские военные разбомбили свадебные шатры в Афганистане. Инициатива создания министерства безопасности. Как он мог все это пропустить? Казалось преступным брать в руки свежий выпуск «Харперс ревью» в красной пластиковой обложке. Тайная нескромность – читать, что пишут о его работе. Как и забивать в Гугл собственное имя. Просматривая содержание статьи, Вебер не мог отделаться от нелепого чувства: он много лет занимается писательством – и, к слову, с большим успехом, чем когда-либо осмеливался мечтать. Пишет, чтобы проникать в суть фраз, искать в их причудливой цепи неожиданную истину. То, как читатель воспринимает его истории, многое говорило и о читателе, и о самой истории. Фактически его книги иллюстрировали как раз-таки то, что самой истории как таковой не существует. Нет ни заключения, ни морали. А слова рецензента – всего лишь часть распределенной сети, каскад сигналов в хрупкой экосистеме. И какое тогда значение имеет похвала или критика? Ему важнее мнение дочери. И ее подруги. То есть Шоны. Ее зовут Шона. Они читали статью, но не произведение. Если у Джесс дойдут руки до «Страны неожиданных открытий» – а он верил, что когда-нибудь да дойдут, – то у нее не получится воспринимать текст без сравнения с мысленным образом, созданным рецензией. Потому стоит знать, какие еще существуют сейчас варианты его книги.

Заголовок рецензии отозвался тошнотворным трепетом внутри: «Ученый в колбе». Имя критика было ему незнакомо. Начиналось все в уважительном тоне. Но к концу абзаца от сдержанности не осталось и следа. Вебер пробежался глазами по статье, выискивая оценочные выражения. Тезис в конце второго абзаца оказался гораздо обличительнее, чем описала Джесс:

Благодаря диагностической визуализации и новым экспериментальным молекулярным технологиям, за последние несколько лет исследования мозга продвинулись далеко вперед, чего не скажешь о слабом, несистематичном подходе Джеральда Вебера. В очередной раз он представляет публике карикатурные рассказы, прячется за предсказуемыми, хоть и неоспоримыми призывами проявлять терпимость к различным психическим расстройствам, приправленными откровенностью, граничащей с нарушением неприкосновенности частной жизни и эксплуатацией чужих бед… И читая, как такая уважаемая фигура паразитирует на пробелах науки и жизнях других, испытываешь одно-единственное чувство – неимоверный стыд.

Вебер углубился в статью: вырванные из контекста цитаты, грубые обобщения, фактические ошибки и личные нападки. Почему Джесс так равнодушно отозвалась об этом кошмаре? Если верить статье, книга его, как ни посмотреть, ужасно слабая: с научной точки зрения – недостоверная, с точки зрения журнализма – халатная; этакий псевдоэмпирический эквивалент реалити-шоу, созданного для того, чтобы наживаться на боли и чудачествах людей. Случаи разбирались в общих чертах, без подробностей, факты приводились без понимания, без конкретных, личных чувств.

Вебер не стал дочитывать статью до конца. Он держал в руках раскрытый журнал, как партитуру. В читальном зале светлой, уютной библиотеки сидело четыре-пять пенсионеров и столько же школьников. Никто на него не взглянул. Глядеть начнут завтра, когда появится в университете, – коллеги будут скрывать радостное возбуждение за наигранным безразличием.

В голову пришла идея разыскать критика, составить портрет литературного убийцы. Но какой в этом смысл? Как сказала Джесс – пошел он лесом. Какое бы опровержение Вебер ни выпустил в свою защиту, выглядеть оно будет исключительно как слово против слова. Зависть, идеологический конфликт, продвижение по службе – список причин можно продолжать до бесконечности. Так устроено общественное мнение: никому не интересна оценка уже признанного. И от идола вроде Джеральда Вебера люди ждали только падения.

Вебер испытывал тошноту, прокручивая в голове рациональные объяснения. Ни одна фраза в рецензии не выходила за рамки дозволенного. Его книга – законный объект нападения. Очередной публицист счел его эксплуататором. Что же, вполне справедливо. Он и сам, бывало, так о себе подумывал. Ученый глядел из панорамного окна на противоположную сторону улицы Коммон: на две церкви в колониальном стиле, на суровую красоту веры. Резкая критика принесла ему облегчение. «Черная реклама – тоже реклама», – всплыл в голове голос Боба Каваны.

Книга вышла, и все тут; никакие дальнейшие оценки не изменят ее содержания. Дюжина людей в разрушенных мирах, собирающих себя по кусочкам, – что в этом такого? За что тут можно осуждать? Если бы книгу написал кто-то другой, «Харперс» бы и упоминанием ее не удостоили. Статья выдала себя с головой: ее цель – уничтожить книгу. Ее цель – Вебер. Любой, кто прочтет рецензию, это поймет. И все же, если что Вебер и узнал о человеческом виде за годы изучения, так это то, что люди – существа стадные. Уже сейчас ядро интеллигенции с пальцем по ветру определяло новое направление научных ветров. Учение о сознании нуждалось в защите от узкого, несистематичного и эксплуататорского подхода Джеральда Вебера. Однако, положив номер в пластиковой обложке обратно на полку, Вебер, как ни странно, считал себя оправданным. В глубине души он давно ждал этого момента – с тех самых пор, как взлетел к славе.

Обогнув стол для выдачи книг, он вышел через главный вход и прошагал по знакомой каменной дорожке, пока не замерз через сотню шагов по склону. И стоя на пересечении Бейтс, Мэйн и Дайк, думал, как позвонит Каване по сотовому, что лежал в кармане, – и пускай сегодня воскресенье, все равно позвонит, – и спросит,