Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

Еще через три недели любопытство Фелиситас простирается далеко в прошлое. Она интересуется у Ольвидо, каково было расти в 1900-х годах. «Я родилась в шестидесятые!» Потом Фелиситас спрашивает, какой была мать Ольвидо. «Пьяной». И как это было? «Ужасно». Почему?

Что? Как? Зачем? Почему? Как ты развлекалась, когда была в моем возрасте? Почему ты была такой скучной? Какой была Мексика? Зачем ты уехала? По чему ты больше всего скучаешь? Почему ты плачешь?

На каждые десять вопросов, которые задает Фелиситас, приходится всего один вопрос Ольвидо. Ей тоже хочется кое-что узнать, и уже давно, но она не отваживается спрашивать.

Не усложняй, не поднимай серьезных тем, не рискуй, напоминает себе Ольвидо. Если ты копнешь глубже, она последует твоему примеру, и ей не понравится то, что она там обнаружит. А ты? Что обнаружишь ты? Неважно, плохое или хорошее, но в итоге оно хлынет так, что ты утонешь в чувстве вины и сожалениях. Опасно испытывать вину и сожалеть о чем-то, когда ты мертва. Тебе очень захочется стать живой, и ты почувствуешь себя несчастной. Нельзя попасть в рай, будучи несчастной. Бог даст пинок под твой неблагодарный зад, и ты полетишь вниз и окажешься еще ниже, чем раньше. Ты станешь una cosa del diablo. Если, конечно, ты ею уже не являешься. Просто сосредоточься на еде. Разомни помидоры. Измельчи сыр. Срежь колючки. Быстро. Нож подальше от лица. Прочь, колючка. Прочь, колючка. Прочь. Прочь. Прочь.

– Что нопаль сказал другому нопалю, растущему слишком близко? – спрашивает Ольвидо, шинкуя освобожденные от колючек листья[112] кактуса, которые подает ей Фелиситас.

– Что?

– Quítate, baboso.

Ольвидо хлопает по столешнице и хихикает так, что в тихой кухне звук становится оглушительным. Улыбка медленно сходит с ее лица.

– Ты не поняла, что ли?

– Поняла, – утверждает Фелиситас, продолжая отрезать колючки.

– Ничего ты не поняла. Что я сказала?

– Уйди.

– Уйди кто? – не отстает Ольвидо. – Что значит baboso? (Фелиситас молчит.) Babas значит «слизь», а baboso – «слизняк».

– Ты имеешь в виду «липкий»?

– Да, подходящее слово. Липкий, как нопаль. Но вообще-то baboso еще означает «глупый». Тут двойное значение.

Фелиситас морщит нос:

– Твоя шутка была несмешной. Она была baboso.

Ольвидо качает головой:

– Нет. Это слово так не используется.

– Оно плохое?

– Нет.

– Можешь научить меня плохим словам на испанском? Я знаю те, которые начинаются на p. Какое твое любимое? Это pu…[113]

– Что значит tiene el nopal en la frente?[114] – перебивает Ольвидо и прикладывает кусочек кактуса ко лбу. Не дожидаясь ответа Фелиситас, она продолжает: – Это значит, что кто-то точно мексиканец. Некоторые используют эту фразу как ругательство, но я произношу ее с гордостью. Как думаешь, я могу про себя так сказать? ¿Tengo el nopal en la frente?

Фелиситас изучает лицо Ольвидо. Две глубокие складки пролегают между ее бровями.

– Неужто правда, что ты тайно пересекла границу?

– Тайно? – переспрашивает Ольвидо, кладя нопаль обратно на разделочную доску. Как долго она ждала, чтобы задать этот вопрос?

– Ну да, тайно, типа незаконно? – Фелиситас произносит последнее слово шепотом.

– Нет, это не так. Я приехала сюда на законных основаниях. Просто не уехала, когда должна была это сделать. Не трогай. Горячо.

– Ты боялась, что кто-нибудь узнает? Ой!

– Я же сказала тебе не трогать, – кричит Ольвидо, пытаясь схватить обожженный палец Фелиситас. Ее рука проходит сквозь него.

Фелиситас быстро засовывает палец в рот и бормочет:

– Значит, это правда?

Ее любопытство, похоже, перевешивает боль, хотя в глазах блестят слезы.

Ольвидо чувствует, как давит в груди, будто ребра прижали легкие. Ей хорошо знакомо это ощущение, но она уже давно его не испытывала. Почему сейчас? – недоумевает Ольвидо. Мне же ничего не угрожает.

– Я боялась, что кое-кто узнает, – говорит она. – Вот. Приложи к пальцу лук, чтобы не было волдыря.

– В смысле – кое-кто?

– Ну, некоторые люди вызвали бы полицию, если бы узнали, что я здесь… тайно. И тогда полиция отправила бы меня в тюрьму или обратно в Мексику. Я бы… я бы разлучилась с твоей мамой. – Почему я не могу дышать? – удивляется Ольвидо. Разве я дышала раньше? Моим легким ведь не нужен кислород. – Лук, Фелиситас.

– Раз ты говоришь «некоторые люди», – рассуждает Фелиситас, обматывая палец тонким слоем лука, – значит, есть другие люди, которые бы этого не сделали?

– Угу, верно. Ладно, давай-ка тут приберемся. Думаю, сегодня мы можем закончить пораньше.

– Откуда ты знала, кто хорошие люди, а кто плохие? – спрашивает Фелиситас, пока моет посуду.

Ольвидо не спешит с ответом, но после некоторых раздумий решает, что не будет ничего плохого, если они обсудят именно эту часть ее прошлого. То время никак не связано с Фелиситас. Можно сосредоточиться на фактах.

– Сначала надо просто поговорить с ними, узнать их получше. Я, правда, была не особо разговорчивой. Обычно говорили другие, а я первым делом выясняла, находятся ли они в похожей ситуации.

– То есть ты знала других людей, у которых могли быть проблемы с полицией?

– Да, нескольких.

– Понятно.

Уборку они заканчивают в тишине. Тяжесть в груди Ольвидо ослабевает. Затем Фелиситас снова заговаривает:

– В Долине было много мексиканцев?

– Да. – Ольвидо сдерживает вздох облегчения. Простые вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет». Факты. Это хорошо. – Мне даже не пришлось учить там английский. Мы закончили? Пойдем в ванную.

Хотя Фелиситас уверяет, что с ней все в порядке, Ольвидо заставляет ее искать мазь от ожога. Фелиситас какое-то время роется в ящичке, полном лекарств с истекшим сроком годности.

– Наверное, хорошо было жить рядом с другими мексиканцами, – говорит Фелиситас, выуживая какую-то коробочку, но Ольвидо отрицательно качает головой. – Вроде как ты никуда и не уезжала.

– Пожалуй, хорошо, – соглашается Ольвидо. Хотя она понимает, что могла бы на этом закончить, ею овладевает внезапный порыв. Ей хочется, чтобы Фелиситас знала правду. – Но там было не совсем как дома. На самом деле совсем не так. Все было другим: язык, люди, дома, дороги. Я не понимала, как устроены медицина, образование, политическая система. Во всем этом пришлось разбираться, выяснять, как это работает, и, если честно, я не уверена, что разобралась до конца. Меня расстраивало, что я не могу просто волшебным образом узнать все. А, вот оно! То, что нам нужно.

Ольвидо стыдливо отводит глаза, пока Фелиситас намазывает палец мазью. Она ошибалась. Этот разговор опасен. Он все-таки касается Фелиситас. Ее жизнь не была бы такой, как сейчас, если бы несколько десятилетий назад Ольвидо не приняла то единственное решение. Но ведь она