Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт
Она попыталась вспомнить, сколько сладкого съела за день и нет ли у нее случайно дефицита витаминов, о котором она могла не знать. А еще задумалась, должны ли умываться только те женщины, которые наносят много макияжа, или это обязанность всех, у кого есть лицо. Потом она подумала о счетах и пришла к выводу, что имела с ними дело только в задачках, когда монахини безуспешно пытались учить ее математике.
Дальше она вспомнила про жевательные конфеты и прикинула, сколько в них сахара. Ей захотелось почистить зубы, но Факундо уже спал, а будить его она не хотела. Она стала водить по зубам языком, и от этого почистить их захотелось еще сильнее. Дурацкая привычка — начинать чего-то хотеть, когда уже не предлагают. Стоило ей вспомнить про ботинки, как они снова стали жать, но Канделария сдержала данное самой себе обещание не снимать их. Она думала, что, возможно, еще привыкнет к ним. Как будто не знала, что к некоторым вещам не привыкаешь никогда.
Канделария стала смотреть в окно и развлекаться со стеклом, затуманенным ее дыханием. Указательным пальцем она нарисовала то, что не особенно творческие люди всегда рисуют в подобных обстоятельствах: две вертикальные черточки и кривая линия снизу, кончиками вверх — это радостное лицо, а те же самые черточки и кривая кончиками вниз — грустное. На самом деле она бы хотела нарисовать лицо испуганное, но не знала как: тут требовались более тонкие линии, чем те, что она могла провести пальцами, огрубевшими, потому что она постоянно грызет ногти. А может, дело было даже не в пальцах, а в нашем навязчивом стремлении выражать то, что вселяет в нас ужас. Нас пугает собственный страх. Она вспомнила неприступную крепость Санторо со всеми этими стенами, бронированными стеклами и ядовитыми лианами, и ей очень захотелось сейчас оказаться в таком надежном убежище. Она задумалась, найдет ли Санторо когда-нибудь место, где наконец почувствует себя в безопасности от себя самого.
Когда стекло снова запотело, она поцеловала свое отражение. Стекло было холодное, холодным и осталось, даже когда она увлеклась и представила, что губы, которые она целовала, принадлежали Факундо. Она никогда ни с кем не целовалась, и ей было любопытно узнать, каково это. Тогда она вдохнула поглубже и приблизилась к спящему, медленно, очень медленно, чтобы его не разбудить. Она коснулась его губ и почувствовала, как мурашки пробежали вниз по спине. Волосы у него пахли гелем для укладки, а гладкая и теплая кожа лица — пеной для бритья. Рот еще источал свежесть зубной пасты, Канделария вдохнула этот запах, и у нее защекотало в животе. Ее щеки залились краской — к счастью, было темно. «Если никто не видит, значит, как будто ничего и не происходит», — решила она. А потом долго не могла уснуть, раздумывая, считается ли это за первый поцелуй или нет. И пришла к выводу, что нет. Никто ничего не видел, и если она сохранит секрет, можно считать, что ничего не было. Она откинулась на сиденье и стала рассматривать Факундо. Почему-то это ее очень успокаивало. Видя другого человека таким спокойным и беззащитным, она ощущала огромное превосходство, с которым сама еще не свыклась. Раньше все вокруг заботились о Канделарии и присматривали за ней. Теперь все было по-другому. Теперь это она держала глаза открытыми. Теперь она бодрствовала.
Она не знала, в котором часу ей в утренней дымке привиделся силуэт старика. Он был в нарядном пиджаке и красном галстуке-бабочке, которые совершенно не сочетались с дикими местами вокруг. Он приблизился к машине неторопливыми шажками человека, который привык беречь силы, а когда прошел мимо, помахал морщинистой веснушчатой рукой, будто прощаясь. Хотя, возможно, старик отгонял какое-то насекомое. Канделария проследила за ним взглядом, рассматривая пряди седых волос, выбеленных солнцем, годами или, может быть, дорожной пылью.
Ей вспомнилась Габи, потому что старик тоже прихрамывал, хотя по-другому, больше от утомленности жизнью, чем от физического уродства. Она присмотрелась к нему, пытаясь понять, на чем основано различие, и сообразила, что одно дело — нести на себе тяжесть прожитых лет, и совсем другое — нести себя, когда у тебя одна нога короче другой. А может быть, ему просто тоже жали ботинки, явно не подходящие к обстановке: такие носят те, кто работает в офисе за письменным столом и ездит на лифте, а не те, кто ходит по пыльным проселочным дорогам. Она долго глядела на старика, пока его не поглотила низкая густая дымка раннего утра, и тогда от человека остался только размытый силуэт, принадлежащий больше миру грез, чем реальности. В этот момент между сном и бодрствованием Канделария задумалась о том, как легко появляться и исчезать. Иногда достаточно только дымки. А иногда — даже просто закрыть глаза. Или быть бабочкой, у которой крылья с одной стороны голубые, а с другой бурые.
— Доброе утро, кардинальчик, — сказал Факундо, проснувшись. — Ты сегодня утром не пела, приветствуя новый день.
— Это вы просто из-за берушей не слышали… Тут целый миллион птиц пел на дереве.
— А знаешь, какой мне снился чудесный сон? Как будто прилетел кардинал и поцеловал меня, и…
— А мне снился старик, который шел на праздник, — перебила его Канделария. Конечно, от слов о поцелуе у нее заколотилось сердце, а щеки залились краской. И уже было не так темно, чтобы это осталось незамеченным. Она задумалась, правда ли Факундо приснился поцелуй, или он намекал, что заметил попытку его поцеловать.
— А где был праздник? — спросил Факундо.
— Не знаю. Я не успела его спросить. Он очень быстро исчез.
— Поцелуй?
— Нет, старик.
— Все мы исчезаем очень быстро, кардинальчик. В конце остаются только те, кто остаются. И даже они не навсегда.
Они отправились в путь под стенания Факундо из-за птичьего помета, заляпавшего весь капот, — про миллион птиц, на рассвете певших на дереве, Канделария сказала правду. Расписывая планы — найти, где можно позавтракать, сходить в туалет и вымыть машину, — Факундо отметил, что они уже выезжают из горной местности и, если повезет, сегодня уже попадут на шоссе, ведущее к морю. Канделарию затошнило, потому что она понимала: к тому времени, как они проедут это шоссе до конца, она должна будет точно знать, куда именно они направляются. До сих пор ее спутник был очень терпелив, а она очень ловко избегала разговоров на эту тему. Она
