Живое свидетельство - Алан Ислер
Не стоило огорчаться, что нас собралось так мало на торжественную церемонию в палате лордов. Клер всех нас поблагодарила и извинилась: ей придется немедленно нас покинуть, она должна вместе с Сирилом ехать в Королевскую академию, где устраивали в его честь роскошный банкет, на котором ожидались принц Уэльский и премьер-министр. Думаю, и так понятно, что ни я, ни другие свидетели церемонии в палате лордов приглашены не были.
С другой стороны… Сегодня утром курьер доставил из Дибблетуайта тщательно упакованную посылку от лорда Энтуисла, к которой прилагалась записочка от леди Энтуисл. «Сирил подумал, ты захочешь это иметь. С любовью, Клер». «Это» оказалось великолепным карандашным рисунком — Саския, обнаженная, но обнаженная молодая Саския, Саския-красавица, какой она была много-много лет назад, когда я впервые увидел ее на лондонской вечеринке. Это был восхитительный набросок, сделанный в манере Энгра и в подражание ему, Саския в позе раздетой «Мадам д’Оссонвиль», но с выражением лица, лукаво намекавшим на чувственное наслаждение. Сирил подписал его. Я посмотрел на обратную сторону. Там он написал: «Мисс Саския Тарнопол, Челси, 1968, С. F.». Последние две буквы — сокращение от Cyrrilus fecit[232], была такая шутка для своих — он их ставил, если переспал с моделью.
Сирил, конечно же, был прав. Я действительно «хотел это». Больше, чем хотел: я был ошеломлен тем, что теперь это принадлежит мне. Это порождало тысячи фантазий, потому что, обладая ее изображением в молодости, я чувствовал, что обладал ей и тогда, когда, как сказал поэт, «на коже нежной горит румянец юности мятежной»[233]. У меня буквально слезы подступили к глазам. Но Сирил — хитрый гад, сделал доброе дело, намереваясь меня наказать. Как он умудрился затащить ее в постель в то время, когда она была безумно влюблена в Теренса Аддо, студента из Ганы, «чернокожего Адониса»? Как получилось, что она даже не намекнула, что знала Сирила раньше, когда я впервые упомянул его имя в клубе «Реформ» — когда они с разводившимся Стэном приехали в Лондон отдохнуть от жизненных сложностей, или когда много лет спустя, в Коннектикуте, мы стояли вместе перед портретом Полли Копс? И когда именно Сирил понял, что Саския для меня что-то значит? Явно же его щедрый подарок как минимум должен был продемонстрировать, что он трахал ее раньше, чем я. Но трахал ли? Или это была очередная игра с историей? Может, он просто пририсовал по фотографии ее лицо к телу одной из дибблетуайтских моделей? А запись на обороте — это всего лишь издевка?
Элементарная вежливость требовала, чтобы я связался с Сирилом. Может, оно было и к лучшему. Вдруг, пока я буду благодарить, мне удастся выудить из него ответы на пару вопросов? На это я рассчитывал. Я решил со звонком вежливости подождать до выходных. Рассчитывал к тому времени выработать тактику. Какой глупостью все это кажется сейчас! Что за гордыня — предположить, что я смогу сразиться в игре с настоящим мастером, в игре, которую он сам выбрал и по его правилам, менявшимся по ходу!
В данном случае я опоздал. Эту игру Сирил уже выиграл. К телефону в Дибблетуайте подошла Эгги, приходящая помощница Клер. Голос у нее дрожал, но она была воодушевлена тем, что честь сообщить печальные новости выпала ей. Его светлости стало плохо, по-настоящему плохо утром, по дороге в туалет. Упал, и всё. Когда она, Эгги, пришла, ровно в восемь, ее светлость сидела в «скорой помощи», лорд Энтуисл лежал на носилках и машина как раз собиралась тронуться. Водитель сказал, что они направляются в Королевскую больницу в Лидсе.
— Хороший был старикан, его-то светлость. Смеху с ним столько! — Эгги хихикнула сквозь всхлипы. — Говорил, хочет разрисовать мое срамное. «Как так? — подыграла я ему. — Вы ж никогда не хотели, чтоб я голая позировала. Ох, вы старый греховодник!» А он мне: «Не позировать, Эгги. Только разрисовать. В какой цвет захочешь — красный, желтый, синий». Вот шутник был, хоть по телеку показывай. Вот он какой был, да?
Я попросил Эгги оставить записку, что я звонил, новости узнал и позвоню снова вечером. Затем я позвонил в Королевскую больницу, но там ничего толком не сообщили. Лорда Энтуисла положили, он сейчас отдыхает, посетителей к нему не пускают (за исключением леди Энтуисл, которая при нем), беспокоить его нельзя.
До Клер я дозвонился только в одиннадцать вечера. Голос у нее был усталый, но спокойный. У Сирила случился обширный инсульт, днем он впал в кому. Оснований для надежды никаких, да и надежд у нее нет. Время чудес давно прошло. Он прожил хорошую жизнь, да и долгую. Жаловаться не на что.
— Только… — и тут ее голос на секунду дрогнул, — только я буду так по нему скучать.
Я что-то промычал — как бывает, когда на язык просятся одни банальности и ты ругаешь себя за то, какой ты черствый и неискренний. Я предложил приехать к ней в Дибблетуайт, подменить ее у постели Сирила в больнице, готов был помочь чем угодно. И, к стыду своему, испытал облегчение, когда она сказала, чтобы я оставался в Лондоне.
— Нет никакого смысла приезжать. Сирил все равно не поймет, что ты рядом. Я не одна. Ты ведь помнишь мою кузину Бетт? Она сейчас со мной. И еще у нас с Сирилом много друзей в округе. Его здесь, знаешь ли, любят.
Она пообещала держать меня в курсе, а сейчас устала и хочет отдохнуть.
Довольно категорично, вам не кажется? В отношениях между людьми и так полно недопонимания, нюансы смыслов при передаче теряются. А по телефону тем более. Говорящему не всегда удается передать то, что он хотел. Закашлялся, сделал паузу не там, замялся, потому что собрался чихнуть — все это и многое другое могут исказить смысл сказанного. Слушающий всегда настороже, все истолковывает по-своему, а порой даже вкладывает в услышанное смысл, которого нет.
Однако было совершенно ясно, что Клер не хочет, чтобы я приезжал в Дибблетуайт или в Лидс. Нужно ли было воспринимать ее слова буквально? Разумеется. Но мне показалось, что в ее тоне проскользнула нотка упрека. С ее точки зрения Сирил относился ко мне как к сыну. И неважно, до какой степени и при каких обстоятельствах Сирилу было угодно воспринимать меня так. И как
