Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Три рубля двадцать шесть копеек, три рубля тридцать одна копейка… тридцать три, тридцать восемь плюс двадцать, два рубля пятьдесят восемь…
– Было три рубля, стало два, – недоверчиво вслушивается баба Нюра, – чему вас в школе учат? Бестолочи!
– Нас не учат считать деньги, – обижается Ася.
У неё, между прочим, пятёрка по математике. После восьми рублей начинает счёт заново. Баба Нюра вздыхает, понимает, что с таким подсчётом Ася не справится и к завтрашнему вечеру.
– Ну ты всё делаешь неправильно, – нависает над Асей тётя Аня, – гляди, как надо.
Она шустро раскладывает монеты стопками по номиналу. В каждой стопке по десять монет. Попутно объясняет:
– Шесть стопок по копейке – шестьдесят копеек, ещё раз… два… три… шестьдесят три копейки. По две копейки – три рубля сорок восемь копеек…
Через десять минут тётя Аня подводит итог.
– Шестьдесят два рубля сорок девять копеек. У меня зарплата семьдесят рублей, а я, между прочим, ревизор высшей категории. Да ты богачка!
– Почему богачка? Это что, мои деньги?
– Конечно. Твой свадебный калым. Тебе, как младшей сестре жениха, полагается. Обычай такой.
Асе этот обычай нравится. Дней пять придумывает, куда деньги потратить, а на шестой день мать всё забирает, сказав, что про обычай тётя Аня пошутила, а монеты собрали на бочку пива, за которую надо расплатиться в кафе.
После свадьбы квартира требует ремонта. Мать неделю белит стены, красит полы, перестирывает шторы. Свадебное платье тоже стирается – в горячей воде с хозяйственным мылом. После стирки хлопковая основа парчи садится, теперь серебряные нити топорщатся дугами, блёкнут новогодней мишурой. Платье настолько уменьшается, что становится практически впору Асе, – ну ещё пару годочков подрасти. Ася боится шелохнуться, платье, как тёрка для овощей, нещадно царапает кожу. Ася тянет за подол, платье прячет в шкаф, а сама возвращается в свой байковый халат с бледными голубыми цветами.
Зима, 1976
Как-то раз за вечерним чаем Ася вспомнила про это платье, попросила у Гульназ достать. Гульназ к этому времени уже родила и ещё больше округлилась, растолстела – теперь напоминала барыню с лубочных картинок. У Гульназ от просьбы Аси блюдце с янтарным чаем запрыгало в руках:
– Господи! Никак замуж собралась?
– Вот что болтаешь? Для спектакля. Для Снежной королевы.
Гульназ успокоилась и огорошила:
– Платье давно продали, Юльке коляску купили.
Это был тот случай, когда Ася не сдержалась, наговорила Гульназ кучу гадостей: назвала бандиткой, мучительницей, потом хлопнула дверью, убежала на улицу. Потолклась на крыльце, немного успокоилась. Стало стыдно. Решила: попросит прощения – и Гульназ простит, она умеет прощать. Всё, кроме предательства. Ася села на скамейку и вдохнула полной грудью. Воздух был пропитан запахом хвои, льдинками испарений земли. Уже ударили морозы, и теперь небо укуталось пышной серой пеленой, переполненной снегом. Краски, звуки, запахи осени пропали, уступили место долгой, белоснежной грусти. Птичьи голоса переродились в печальные вздохи ветра, стоны тайги, крики зайцев.
Рядом бухнулась баба Нюра. Ася спросила про её свадебное платье. Та удивилась и пустилась в долгие воспоминания о годах войны, о трудностях того времени. Закончила неожиданно:
– Засрали вам мозги Снежными королевами. Не было никакой свадьбы.
– У вас же сын? Как же сын без свадьбы-то?
– Ага. Сказки, значит, любишь? – Баба Нюра брюзгливо вытянула нижнюю губу, потом огляделась, убедившись, что никто не подслушивает и не подглядывает, зашептала Асе в ухо: – От хозяйки Медной горы! – Улыбнулась, показав оставшиеся у неё зубы; на сером лице, пропитанном насквозь угольной пылью, обозначились глубокие морщины. После взрыва на шахте, как клеймо, под кожей осталась мелкая голубоватая россыпь точек, ровно по кругу, до границ платка. Баба Нюра по поводу татуированного лица не особо переживала, радовалась, что осталась жива.
Асе доверчивый шёпот соседки польстил, почтительно потянулась слушать.
– Сын от неё, подарок, – добавила она. – Я ж после войны в шахте работала упырихой.
– Кем? – не поняла Ася.
– Проходчиком. Так кайлом намашешься, аж жопень говно не держит. Однажды вылазим вот, а в коптёрке новый мутнозвон.
– Какой мутнозвон?
– Не перебивай! – прикрикнула баба Нюра. Мутнозвон – это диспетчер, старый обнулился, ну то есть погиб в шахте. Ну стоит он, то есть она – хозяйка Медной горы, – молодая, белозубая, голубой воротничок в спецовке блескучий, как сто глаз алмазов в породе. Канарейка поёт, душу выкладывает.
– Какая канарейка? – окончательно запуталась Ася.
– Канарейка? Ах, канарейка! – выплыла из воспоминаний баба Нюра, – Птаха жёлтая такая. Всегда таскалась с ней под землю. Газ чует – подыхает, ну, значит, предупреждает нас, спасает.
– А дальше что?
– Что дальше? Помылась я от угольной пыли, а отмыться от неё невозможно, сквозь кожу лезет, значит, причесалась и говорю хозяйке Медной горы: подари, мол, ребёнка.
– Подарила? – с недоверием спросила Ася.
– Ага. Сынок у меня шибко крут. В Горьком работает начальником.
– Каким начальником?
– Хто ж его знает каким?
– А вы ещё встречались с хозяйкой? – заёрзала Ася по скамейке, оглянулась, вдруг и ей хозяйка Медной горы поможет.
– Да ещё пару раз, потом уехал… уехала. Так всю жизь энта сказка по памяти маршает.
– Где же взять платье? – загрустила Ася.
– Что это ты?..
– Спектакль хочу поставить.
– Вчерась Светка из двенадцатого дома дочку згинула (выдала замуж), но она платье не даст, ещё та жила. Ещё в прошлом году два рубля скрягила (заняла без возврата), до сих пор наш дом стороной ходит.
Возле них остановилась Ираида Владимировна, ухнула на скамейку авоську с тетрадями, посмотрела на свой четвёртый этаж, вздохнула, будто предстояло взбираться на Останкинскую башню.
– Здравствуйте, – громко сказала Ираида Владимировна.
Ася подскочила уступить место.
– А-а-а! Ираида Владимировна, здрасти. – Баба Нюра дунула на скамейку, широкой ладонью протёрла доски от снега. – Садитесь, в ногах правды нет. Как вы?
– Да вот, глину месим, – с трудом усаживаясь, пошутила учительница, кивнула на Асю. – Пытаемся слепить шедевры.
Ася покраснела.
– И чё? Получается? Дурное поколение растёт, дурочки-снегурочки, не то что мы, кувалдой не перешибёшь. – В голосе бабы Нюры проскользнуло пренебрежение. Выждала идеально отмеренную паузу, показала на Асю: – Вот глянь на неё – ни рожи, ни кожи, хвост от домашней скотины.
– Ну это вы зря, – заступилась Ираида Владимировна за Асю и всё молодое поколение. – Ничего не меняется: уходящее поколение всегда не принимает приходящее. Нападаем на молодняк, как будто сами святые. – Учительница с грустью посмотрела на Асю, в глазах мольба: «Погуляй, пока я покурю».
С минуту все трое молчали. Ася
