Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова
Олег в изнеможении сел на скамейку. Он мог пройти без остановки не больше пятнадцати минут.
Парк жил своей жизнью. По лесенкам на площадке напротив ползали дети, толкали друг друга, боролись за право покататься на качелях. Ризеншнауцеры, пудельки и всяческие терьеры надменно выгуливали своих хозяев. На другом конце его скамейки сидела нахохленная старуха, подняв восковое лицо навстречу солнцу, грелась в остатках тепла. Шерстяной зеленый платок, бесцветное пальто. Как ему не хотелось садиться рядом, но это была единственная скамейка вокруг, следующий выводок скамей, уже нового модного образца, не зеленых, а глянцевито-коричневых, поджидал его слишком далеко. Он сел здесь, на самый край.
Мимо все время кто-то ехал. Молодой человек с зелеными волосами на странном велосипедике, с длинным рулем и совсем маленькими, как в цирке, колесами. Следом мчался на электросамокате длинный парень в черном худи и с черным рюкзаком за спиной. Желтый смуглый курьер катил с прямоугольным чемоданом на старом велосипеде, с трудом выжимая педали. «Курьер Умед немного опаздывает, но очень скоро будет у вас». Женщины средних лет выгуливали самих себя.
Олег смотрел на все это мельтешенье и был доволен, что хотя бы не холодно, и все-таки шапка нелишняя. Он надвинул ее на брови, чтоб было попотешнее. Так и проживет до конца своих дней идиотом, который выходит на прогулку ровно в полдень, каждый день, в любую погоду и смотрит на белок.
После этих прогулок он смертельно уставал. Едва добирался до дома. В три захода. Вваливался в квартиру, еле-еле стаскивал с себя одежду, и снова бессилие и гнев оглушали его.
И все-таки он ходил гулять каждый день. Это было единственное, что он мог сделать, как мог противостоять уничтожению себя. Через неделю он проходил без остановки гораздо больше, мог шагать уже полчаса подряд. И со злым удовлетворением это отмечал.
10
В тот день Олег проснулся с ощущением необыкновенной ясности в голове. Он осторожно шагнул на нее, эту новую ясность, как на остров, и она выдержала его, он стоял и чувствовал себя почти тем же Олегом Виденеевым, что и до болезни. Он побоялся спугнуть удачу и провел обычное утро. Сделал дыхательную гимнастику. Поиграл в судоку, поставил новый рекорд в тетрис. Без удовольствия послушал аудиокнигу, какой-то скандинавский детектив. Ничего другого воспринимать он все равно был не в состоянии. Еще вчера.
В полдень, как обычно, он прошел сквозь чугунный узор входа в парк. Он отметил про себя, что добрался сюда легче обычного и ни разу не постоял, не присел. Сегодня и в парке все было иначе. Кажется, ночью прошел небольшой дождь, листья шуршали чуть мягче. Но главное – за фасадами лиц и явлений начал проступать объем. Все эти пустотелые мамаши и их звонкие дети, старухи и собаки на глазах наполнялись плотью. Он ощущал в груди тихий трепет; что-то (душа?) просыпалось в нем и делало мир вокруг совершенно другим, насыщенным жаром жизни и смысла.
Он свернул в более глухую часть парка, где было меньше людей. В конце аллеи появилась девочка, совсем маленькая, лет четырех, с распущенными волосами, в светлом кремовом комбинезоне. Она катила игрушечную коляску, в коляске сидел мишка в белой куртке на кнопках и джинсовой бейсболке. Вид у него был сосредоточенный и серьезный. Девочка приближалась, и он разглядел: красивая – большие темные глаза, черные ресницы, разрумянившиеся от прогулки щеки. Девочка деловито толкала свою коляску вперед, держась за нее обеими руками.
Следом появилась и мать, невысокая, совсем еще молодая женщина, с такими же темными глазами и каштановыми волосами, только забранными в хвост. Тоже, в общем, хороша собой, но фигура показалась ему несколько тяжеловата, широка в тазу и плечах. Женщина тоже катила прогулочную коляску, однако настоящую: в коляске спал совсем еще крошечный мальчик, вероятно, младший девочкин брат. Женщина шла довольно быстро и вскоре обогнала дочку.
Поднялся ветер. Деревья охватила дрожь, снова полетели золотые стайки. Девочка остановилась и стояла совсем рядом с Олегом. Она повернулась к деревьям, запрокинула голову навстречу живому движению листвы. Коляска с мишкой откатилась в сторону, уткнулась в бордюр. Листья все летели, легкие монетки берез, лодочки дуба, широкие пятерни кленов.
Девочка подняла руки вверх – словно в надежде, что кто-то из этих воздушных посланцев опустится к ней на ладонь. Они летели мимо, уже сплошным потоком, и девочка смотрела на них, распахнув глаза, с веселым ненасытным изумлением, с нарастающим восторгом. Олег замер. Было что-то первобытное в ее созерцании и потрясении. Похоже, она вообще впервые в жизни разглядела, какой он на самом деле, этот листопад.
– Ти́чки! – выдохнула она вдруг. И повернулась к нему, делясь радостью. – Ти-и-и-чки!
Девочка прыснула, засмеялась коротким тонким смехом, замахала руками – возможно, изображая листья – и снова поглядела на него счастливым сияющим взглядом, явно призывая его в сообщники. Видишь кто? Тички.
Птички, перевел Олег. Она увидела в летящих листьях птиц. И поделилась с ним – доверчиво, совершенно запросто. Бери!
Он замялся, не понимая, что ответить на эту мимолетную детскую ласку, и просто широко улыбнулся ей, кивнул, хотел даже добавить: «А не бабочки?» Но девочку уже звала мама: «Верочка, Вера!» Она крикнула ему: «Пока!» – и побежала к матери, та ушла по аллее далеко вперед.
А мишка? Твой мишка! Он хотел окликнуть ее, но она сама вспомнила о коляске, издала смешной причитающий звук, вернулась назад и снова покатила коляску вперед, крепко держа ее обеими руками, по сухому потрескивающему ковру.
Она заразила его своим изумлением и почему-то согрела.
Вот ведь как. Олег оглядел парк новым взглядом. Прозрачность. Вот что он теперь рассмотрел. Прозрачность накинули на кусты и деревья, словно легкую сеть. Сень. Всюду сияли просветы, и все оказалось сквозным, кусты и крона на деревьях и даже немного земля под ногами. Он понял, что это приближение зимы, снега.
Снова подул ветер. Олег смотрел вверх, на деревья, вершины, на таяние плотного осеннего золота, соединенного с голубым небом. А в затылок уже
