Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова

Олег понял, что дочка уже второй раз повторяет какой-то вопрос и все время произносит странное слово «хо́ра», а он отключился, устал. Улыбнулся ей, похвалил костюм и отправился в кабинет, решив, что еще немного поживет здесь, ведь он еще не оправился до конца.

Видимо, и Ася так решила. Белье на диване было застелено свежее, светло-голубое, он любил этот комплект, прилег ненадолго на покрывало.

Изобилие книг, стикеры на компьютере не вызывали в нем никаких желаний. И все-таки, полежав немного, он поднялся и сел за стол, включил компьютер, раскрыл файл со статьей, которую он писал даже и в первые дни болезни. Прочитал несколько страниц. Смысл сказанного в общем был понятен. Но продолжить, развить – словом, дописать статью он был не в состоянии: так студент-первокурсник понимает чужие идеи, но не может их подхватить и усилить, тем более породить похожие.

Как же жить теперь? Его главный инструмент, мозг, отказывался ему служить. Еще в больнице Олег скачал на телефон несколько приложений – тетрис, игры в слова и судоку – и убедился, что слова складывает превосходно, что и с судоку справляется вполне сносно. Его ничуть это не утешало. Потому что, едва он брался за какую-нибудь скачанную на планшет книгу, исторический труд или современный роман, текст казался ему невыносимо скучным. Мир мыслей, как и мир предметов, был пустым, плоским. Разумеется, это сам он был пустым и плоским. Сдувшийся шарик. Использованный презерватив. Нет, секса не хотелось тоже. С этой мыслью Олег уснул. Ему показалось, что он проспал совсем недолго, но к окнам снова подступила темнота.

Он сыграл в судоку, в слова, а потом три партии в любимый тетрис, улыбнулся «новому рекорду за день» и высоким баллам, но все это ему наконец наскучило. Однако осталось ли на свете что-то, что ему не скучно? Чего ему всерьез хочется? Очень-очень?

Олег задумался и вдруг почувствовал, что одно острое желание, безусловно, живет в нем, но он прятался от него, не признавался, а сейчас разглядел его и понял, чего он хочет. Горько, болезненно он хотел снова быть маленьким мальчиком. И чтобы мама обняла его и нежно, но крепко держала в объятиях, и жалела, жалела, жалела, и гладила по голове, а он тихо плакал. Она повторяла бы самые обыкновенные, ласковые слова: вот какой ты у меня молодец. Как тяжело болел и справился, выздоровел. Какой ты хороший и умный заяц. Ты мой зайчик.

И в конце концов он обязательно утешился бы. Слезы бы высохли, он снова стал бы веселым и сильным. Начал соображать нормально. И снова все было бы хорошо.

Но его настоящая мама жила в другом городе. Она никогда не называла его «заяц», хотя, конечно, любила его, гордилась его успехами, коллекционировала все его статьи, тем более книги… Она знала про его болезнь, переживала, но Олег старался беречь ее и сильно преуменьшал свою немощь, попытался даже скрыть от нее больницу и скрыл бы, если бы Сашенька не проговорилась. Еще по пути из больницы, в такси, он позвонил маме, и она порадовалась, что он выписался и едет домой, но говорить долго не могла, сама торопилась в поликлинику разбираться с ногами, которые ходили все хуже.

Олег подумал, не признаться ли Асе, как он хочет, чтобы она обняла его и пожалела. Он встал и двинулся на кухню, Ася была там, готовила ужин. Наверняка вкусно пахло, но он ничего не чувствовал. Ася обернулась к нему: что-то нужно? Налить тебе чаю? Нет-нет, он покачал головой и совсем тихо, смущаясь и глотая слова, сказал, что переживает какое-то дурацкое состояние, когда хочется плакать и чтобы кто-то крепко, очень сильно его пожалел. Ася рассеянно улыбнулась, задумалась, произнесла:

– Знаешь, говорят, после ковида бывает что-то вроде депрессии. Может быть, это оно?

Мясо зашипело, она подхватила лопаточку, начала переворачивать большие куски. И не добавила ни слова. Просто поставила диагноз. Не подошла и не обняла его – ну да, мясо подгорит. Но она вообще после его возвращения из больницы ни разу не обняла его, держалась чуть в стороне. Почему? Он же больше не был заразным.

Ася, Ася, мне хватило бы нескольких минут! Всего нескольких минут тепла.

Олег сел на лавку, в кухне у них стояли деревянные лавки, глядел на знакомый кухонный пейзаж, синие прихватки, батарея поварешек, угластый деревянный дом для ножей, – и все яснее понимал: человека, который мог бы дать ему эту малость, обнять и пожалеть – а он не сомневался, что это малость, – такого человека нет на земле. Но как же Сашенька? Она, несомненно, любила его. Обрадовалась ему, когда увидела, запищала, обняла. Но она была девочкой, ребенком, не способным на жалость не детскую, глубокую, в которую мог бы погрузиться он, взрослый человек. И когда Олег понял, что его не пожалеет никто, он испытал отчаяние такой глубины, которого не было даже перед лицом смерти.

Он понял, что уперся в дно, но, побыв там недолго, неожиданно для себя оттолкнулся и поплыл вверх, дальше: а сам-то он жалел ли Асю вот так? Как необходимо сейчас ему. Да хоть как-нибудь он жалел ее? Вот она стоит спиной к нему и готовит ужин на всю семью. Что он знает про нее? Думал ли он хоть когда-

нибудь о том, что она, его Ася, чувствует не по отношению к нему, а сама по себе, по отношению к тому, что происходит вокруг, к самой себе?

Олег поднялся и пошел в кабинет. Он не знал и даже не представлял себе, что нужно сделать, чтобы найти ответы на эти вопросы. Тем более нащупать ответ на самый главный вопрос, в который стекались мелкие: почему все это время он думает об одном себе? Своей жизни, смерти? И совсем не думает о других? Неужели только потому, что иначе о нем некому будет больше подумать всерьез?

9

Перед выпиской доктор велела ему гулять. Каждый день нужно выходить и гулять хотя бы понемногу. И зачем-то добавила: «Восстановление как после инсульта».

Неподалеку от их дома находился парк. Олег гулял там с Сашенькой, пока она была маленькой. Катал по аллеям коляску, потом играл с ней на детских площадках, но последние два или даже три года они сюда не ходили, дочь выросла.

Олег тихо шагал по залитой солнцем аллее и с изумлением думал, что за целую жизнь ни разу не гулял здесь один. Глаза тонули в текучей подвижной листве, золотой, ясно-желтой. Все красные оттенки в этом