Черный снег - Пол Линч

Козел Маклохлин принялся теребить свою бороду, но на Эскру смотрел, не моргая.

Вы говорите о тех старых развалюхах невесть где посреди болота? спросила она. Скажите-ка, мистер Маклохлин. Те дома не годились даже скотине. Я помню их, видала много лет назад, когда гулять туда ходила летом. Это развалины посреди пустошей. Никому до этих домов не было дела сто лет. Скажите же мне теперь, что ж вас так допекло? Он кому-то навредил?

То, что он наделал, – оскорбленье всякому мужчине, женщине и ребенку в этом краю.

Вы не ответили на мой вопрос. Он кому-то навредил материально или физически? Крепко сомневаюсь в том, мистер Маклохлин.

Старик принялся мять костлявые руки. Зови меня Козлом, а.

Как угодно, мистер Маклохлин. Вы меня удивляете. Раз эти старые развалины так много для вас значат, могли бы предпринять что-то, чтобы их восстановить. Хватит уже этих разговоров. Вам бы лучше не лезть к человеку, когда ему хуже худшего. Одно о Барнабасе можно сказать точно: он не вор. Барнабас старается ради нас. Делает все возможное. Он восстанавливает хлев, и я скажу так: молодец. Пока он никому не вредит, я поддержу его во всем.

Взять эти камни, Эскра, то же самое, что украсть.

Скажите мне, мистер Маклохлин. Почему украсть, если места те ничьи?

Старик загорячился, вперил взгляд в землю, а затем вновь поднял голову и уставился на Эскру. Я боюсь за тебя, Эскра Кейн. Забрать эти камни – проклятие. Насмешка над Господом. Они часть чужих бед. Они принадлежат земле, это реликвии, какие до́лжно здесь помнить. Я ничегошеньки не сделаю, чтобы остановить его, и никто тут не станет, но все знают. Будь он честным человеком и местным, он бы оставил то, чем занимается, когда я его о том попросил.

Взгляд у Эскры заострился от гнева. Если бы он был местным? Барнабас отсюда, как и вы. И скажу вам еще кой-чего, раз уж речь зашла. Я, может, и американка, но кровь у меня такая же ирландская, как и у вас. Беда ваша в том, что вы слишком много вспоминаете. Тратите время, живя в прошлом. Вот какой тут обычай. Живете с призраками, жалеете себя. Вечно оглядываетесь назад. Не знаете, как жить, глядя вперед, как налаживать жизнь в этой стране. Она умолкла на миг, чтобы перевести дух. И позвольте сказать вам еще кое-что. Не найти человека, напролет всю жизнь более честного, чем Барнабас Кейн, и вы гляньте, до чего это его довело. Тот клятый пожар забрал всю нашу скотину. Чуть было Барнабаса у меня не отнял. Я скажу так, мистер Маклохлин: что-что, а святошеская брехня ваша нам точно ни к чему.

Голос ее возвысился, а вот старику голос изменил, и остался один лишь шепот. Свет Господень, вымолвил он, и вот тут она его оборвала. Да бросьте вы уже наконец эту околесицу, а? Козла Маклохлина она в тот миг увидела таким, каков он есть, сквозь железную стружку бороды его до пепельной кожи, кожи тонкой, как вощеная бумага, вскоре готовой рассыпаться в пыль, увидела за горящими голубыми глазами, что полыхает в них страх, и там, где другим слышалась суровая и праведная буря, она услышала стариковскую браваду. Тут-то стариков крепкий ветер для нее и сдулся.

Она бросила ему взгляд жалости, и он тот взгляд поймал, и распознал его как таковой, и почувствовал себя перед нею бестолковым, а она потянулась к нему и вложила завозившегося щенка ему в руки.

А теперь мне пора домой, мистер Маклохлин.

Он держал в руках последний камень, какой ляжет в вершине торцевой стены, поднес тот камень поближе к лицу. Сверкнули ему кварцевые частицы, и тем самым то, что он построил, засверкало в его глазах, несмотря на облака того дня, пригашавшие его. Спустившись с лестницы, он увидел, что хлев на земле стоит крепко. Он возвел его ниже, чем то, что здесь было раньше, теперь это был просто одноэтажный сарай, ждавший дерева для крыши. Барнабас подошел к колонке, ополоснул руки в холодной воде и вступил в дом, стоял и смотрел, как Эскра достает из вазы нарциссы, ломкие, как сухая бумага. Она обернулась, увидела стык его зубов.

Чего ухмыляешься?

Готово.

Что?

Кладка.

Лицо ее озарилось улыбкой, какой он не видел давно. Кивнул на двор. Выйди, глянь.

Она увидела постройку, стоявшую надежно и крепко, неказистое подобие той, что стояла здесь прежде, и приникла головой к его плечу. Сказала, помнишь первые ночи, когда мы сюда приехали? Когда дом был в развалинах, промерзший, и на полу ничего, кроме гнилых досок? И сколько работы нам предстояло, чтобы поднять ферму? Мы были молоды, и глупы мы были, но справились. И вот те на. Хихикнула. Будто все начинаем заново.

Только теперь подумай, сколько всего мы знаем, сказал он. Другое дело.

В безмятежности дня огляделась она. Недвижимые воды неба, и ветер с деревьями нежен, и дыхание их обоих устанавливается единым. Внутри у нее нахлыв хорошего предчувствия, костями ощущаемого несомненным. Ты был прав, что не стал продавать поля, сказала она. Я не верила, что это возможно, но ты смог.

Он сказал, что сразу же добыть лес для крыши может быть трудно, что это потребует времени, что так уж оно складывается. А если совсем ничего не выйдет, свалим пару своих деревьев. В любом случае черепицу для крыши я уже раздобыл. Питер говорит, ее нужно немного почистить, но она почти как новенькая.

Она сказала, что они как-нибудь выкрутятся, до сих пор же выкручивались, и крепко сжала его руку.

Он оглянулся. Билли не видела? спросил он.

Нет, не видела.

Он подмигнул ей. Ну тогда пошли. Льву во мне надо возлечь.

За два дня до пожара, как возвращался я из школы, услышал его в деревьях, почти уверен был, странный птичий клич, каким он меня высвистывал. Звук этот я узнавал точно, ну, я знал, что это он и что он сбежал из психушки. Я такой ух боюсь останавливаться и лезть смотреть в тех деревьях, и я чувствовал, как кровь приливает к ногам у меня, на изготовку, слышал этот посвист в уме, будто петля мне к шее. Дикое было у меня дурное чувство, я представлял, как он прячется в лесу, столько есть мест, где спрятаться. Выждать своего часа. Я такой иду домой, уши навострил, как лезвие, а рукой в кармане сжимаю нож. Все