Семь процентов хаоса - Эллен О'Кловер

У меня сжимается сердце. Четыре года назад мы только перешли в старшую школу. Я была знакома с Таджем, но ничего не знала о его жизни.

– Мне очень жаль, – тихо, искренне говорит Миллер.

– Да, спасибо, – слабо улыбается Тадж. – Она попала в аварию, когда ее подвозили домой из школы. Нас с ней не было. – Он аккуратно ставит фото обратно на столик и, не отводя взгляда от сестры, продолжает: – Умерла в больнице до того, как приехали родители. – Тадж прерывисто вздыхает. – После этого я поклялся себе стать врачом скорой помощи, чтобы спасать таких же, как она, детей. И помогать семьям вроде моей.

Я крепко зажмуриваюсь; мне страшно открыть глаза. А я тогда сказала ему: «Дантист тоже врач». Но сейчас речь не обо мне, а о нем. Я открываю глаза и встречаюсь взглядом с Таджем.

– Но «ПАКС» сообщил, что я стану стоматологом. Я не решился рассказать об этом родителям, ведь мы почти не говорим о сестре. Но она в каждой комнате, молча присутствует при всех разговорах. Когда родители увидят это интервью…

Он умолкает, а я с трудом удерживаю в себе вопрос: «Ты меня теперь ненавидишь?»

– Мне будет тяжело, – договаривает Тадж. – Я надеялся, что, став врачом, немного облегчу их боль, и свою тоже, но, похоже, ничего из этого не выйдет.

– Тадж, – мягко произносит Марен, и мы все оборачиваемся к ней, – «ПАКС» ничего не решает. И никто не помешает тебе поступить в медицинский институт.

– Это да, – отвечает Тадж. Глаза у него темные и влажные, как грозовое небо. – Только стану ли я теперь туда поступать?

Неделя сложная и мучительная. Я знаю, что делаю все, что могу в данной ситуации, но мне по-прежнему очень плохо. Люди, к которым мы приходим в дом, глядя на меня, рассказывают, как я сделала им больно. До меня им жилось гораздо лучше, и это правда, с которой мне теперь приходится жить. Единственное, чем я могу помочь, – это не дать пострадать другим.

Наша последняя поездка назначена на субботу. Лейла живет во Фриско, это в часе езды от Свитчбэк-Ридж. К тому времени, когда мы добираемся до места, Марен так срочно нужно в туалет, что она практически отпихивает хозяйку с дороги, чтобы успеть добежать.

У Лейлы большой дом за пределами города. Он совсем новый, внутри еще пахнет краской. В комнатах пустовато, мебель выглядит очень современной и неудобной, как будто, покупая ее, хозяева знали, что редко будут находиться дома. Из больших окон гостиной открывается вид на Диллонское водохранилище – сверкающая на солнце вода, окруженная со всех сторон горами.

– Папы нет дома, – говорит Лейла, впуская нас в дом.

Сейчас полдень, первый день нового года. Девушка не упоминает о матери. Как и мы, она учится в выпускном классе, осенью собирается поступать в Пенсильванский университет, уже известно, что ее туда берут. К нашему приходу Лейла надела платье и старательно завила волосы, словно собралась на собеседование с потенциальным работодателем.

– На самом деле я должна радоваться, – говорит она без всякого выражения. – Две недели назад меня приняли в учебное заведение моей мечты. Но я ничего не чувствую.

Она откашливается, показывает нам экран своего телефона, на котором виден интерфейс «ПАКС» – знакомый логотип, безупречный визуал, в создании которого я принимала прямое участие.

– Советник по финансам, – произносит Лейла, пока мы читаем то же самое на экране. – Фриско, Колорадо.

В комнате повисает тяжелое молчание, мы ждем, когда она договорит.

– Единственная фирма в городе принадлежит моему отцу, – объясняет Лейла. – Все кончится тем, что мне придется работать на него.

Когда Марен наконец-то размещает свое оборудование в универсале, забирается туда сама и захлопывает за собой дверцу, я беру Миллера за руку. Нас только двое на подъездной дорожке. Интервью мы взяли, можно возвращаться домой. Но слова Лейлы все еще звенят у меня в ушах, напоминая о переживаниях, вызванных мной. «Две недели назад меня приняли в учебное заведение моей мечты. Но я ничего не чувствую».

За спиной Миллера раскинулся жилой квартал – большие, высокие дома среди заснеженных деревьев. Миллер заслуживает совсем иного – ему следовало бы сидеть в старой библиотеке где-нибудь на Восточном побережье, обсуждая древние сказания, ведь именно это доставляет ему наибольшую радость.

– Прости меня, – прошу я, потому что не могу больше молчать. Эти мысли мучают меня с Нью-Йорка, с момента появления статьи. – Когда она заговорила про университет, я…

Миллер делает шаг ко мне и сжимает мои пальцы.

– Мне так хочется все исправить.

– Ро, все в порядке. – Он наклоняет голову, смотрит мне в глаза. – Ты так говоришь об этом, как будто я умираю. Но пока неизвестно, что будет дальше. Возможно, все еще закончится хорошо.

– Но ты заслужил, чтобы тебе оплатили учебу, как и договаривались.

Он вздыхает, проводит пальцем по моей ладони.

– Существуют кредиты, – говорит он. – Можно учиться и работать, поступить в государственное и многие другие учебные заведения. Всегда есть варианты. Не переживай, ладно?

– Но если…

– Если что? – Так холодно, что с каждым словом наше дыхание вырывается белыми облачками. – Что, если моя идеальная вторая половинка живет в паре кварталов от меня? Что, если она создала для школьного проекта приложение, которое стало суперпопулярным и изменило ее жизнь?

Миллер улыбается. Его лицо – самое любимое на всем белом свете. За последние четыре дня мы совершили экскурсию по созданным мной переживаниям и огорчениям, повидались с людьми, которые злятся на меня, имея на это полное право. Но Миллер простил меня сразу за все, с самого начала.

– Каждый день происходят самые неожиданные события, иногда даже молния может залететь в бутылку, – говорит он. – То, что мы ничего не знаем о каком-либо колледже, еще не значит, что там будет плохо.

Он прав, конечно, он прав. Появление «ПАКС» заставило меня забыть о неуверенности и сомнениях, с которыми люди обычно смотрят в завтрашний день, и теперь неизвестное будущее вызывает у меня ужас. Но ведь будет и хорошее. Может случиться все что угодно. И, наверное, не стоит этому мешать.

– Что бы ни стряслось, я с этим разберусь, – говорит Миллер. – А ты перестань извиняться.

– Из… – Я торопливо зажимаю рот ладонью, и Миллер смеется.

– Слушай. – Холодный ветер перебирает его волосы. – Четыре месяца назад я не знал, как оплатить свое обучение, и не был уверен, что когда-нибудь заговорю с тобой снова. Это мучило меня. – Я придвигаюсь к нему, и он отпускает мою ладонь, чтобы убрать пряди с моего лба. – Теперь из двух проблем осталась только одна. Согласись, мне здорово повезло.

Я встаю на цыпочки и целую его, и тут Марен стучит в стекло из салона.

– Поехали домой! – приглушенно восклицает она.

Я сжимаю руку Миллера, достаю ключи от машины, и мы едем домой.

На этот раз, когда мы летим на самолете, никто не просматривает с нами расписание. Феликс не кривляется на соседнем сиденье, рассказывая, что и как будет. Мы провели воскресенье в офисе XLR8 вместе с ним и с Джаз, заучивая, что говорить о текущем состоянии дел. Никакого смеха и болтовни, только то, что следует говорить в пятницу утром в прямом эфире.

Мы вылетели в Нью-Йорк в четверг после школы. На одном ряду сидим папа, Миллер и я, на другом – Эвелин, Феликс и Джаз. Перед нами сидят моя мать и Виллоу. Разговор между ними не клеится, и смотреть на них странно. Это – моя мать, а это – женщина, ставшая мне матерью. В круге тех, кто меня вырастил, не хватает только Веры.

На этот раз в нашей группе восемь человек – на всякий случай. На случай, если на нас нападет толпа, если разразится скандал похуже того, что уже есть. И, подозреваю, на случай, если мы с Миллером вздумаем качать права.

Но на дне моего рюкзака лежит флешка с видеофайлом, который Марен монтировала всю неделю после школы. Просматривая его