Время для счастья - Мария Метлицкая
— Коля, — твердила мама, — я умоляю тебя!
Но отец не замолкал:
— И что в итоге? — безжалостно продолжал он. — Все отобрали! Никаких заслуг не учли! Ни того, что рабочие с петицией приходили, просили хозяина пощадить, ни того, что у бабки твоей трое детей на руках и один в животе! Ни того, что дед твой был хромой, на протезе! Как же, фабриканты, буржуи! Кровососы рабочего класса! Деда в тюрьму, бабку с ребятами в ссылку! И все стали лучше жить, правда? Все сильно разбогатели!
Отец успокаивался только тогда, когда в комнату заходила зареванная и перепуганная Люба.
Он просил прощения у дочери и жены, но продолжал приговаривать, что власти этой верить нельзя.
— Ты, Любочка, постарайся отсюда уехать, — добавлял он.
— Куда? — спрашивала мама. — Ты совсем спятил?
— А что? — возражал отец. — Выйдет за иностранца, и тю-тю советская власть!
— Да где же она возьмет иностранца? Нет, Коля, ты сумасшедший!
— Тогда за еврея, — не сдавался отец. — Выходи за еврея, дочка. Сейчас они пачками уезжают. И за семью они горой, с евреем не пропадешь. На что тебе русский Иван? Горе мыкать? То запьет, то пропьет. Ищи еврея, Любашка! И будешь в порядке.
— Не слушай папу, — шептала мама Любе. — Он, кажется, выпил!
Ничего папа не выпил. Пил он редко, пару раз в год, да и то на чьих-то днях рождения, никогда не буянил, а наоборот, веселился и дома тут же ложился спать.
Любе было тринадцать, когда мама показала старый красивый дом на Садовнической улице.
— Нравится? — спросила мама.
Люба кивнула — еще бы.
— Если бы… — мама запнулась, — если бы не свергли царя ну и вообще, если бы все осталось по-прежнему, мы бы, Любаша, жили в этом самом доме!
— В этом самом? — Люба остановилась и замерла. — В этом, желтом, с колоннами?
Мама кивнула и потянула дочь за рукав:
— Ну что ты встала? Пойдем, Любаша.
Но Люба не могла сдвинуться с места.
Дом был двухэтажным, с красивым широким крыльцом, с колоннами и медальонами с ангелами. На втором этаже, над парадным входом, висел небольшой балкончик с белыми круглыми балясинами. Сбоку, справа и слева, разбегались широкие одноэтажные пристройки.
— Квартиры для прислуги, — объяснила мама.
Люба зашла во двор. Мама нехотя пошла за ней. Обошли дом со всех сторон, позади, на заднем дворе, располагались еще несколько помещений. Мама объяснила, что справа конюшня, слева — хозяйственный блок, а посредине — гараж для коляски.
— Да, — вздохнула мама, — у них был свой выезд.
Во дворе росли огромные, как деревья, кусты сирени, белой, красной, сиреневой, фиолетовой. Сирень сохранилась, а розовый сад нет. И чайная беседка не сохранилась, во время войны ее разобрали на дрова.
— После революции здесь были коммуналки, а в шестидесятых их расселили, — рассказывала мама. — Сделали ремонт, и в дом заехало какое-то научное издательство. Вот и все. Вот и весь экскурс в прежнюю жизнь. Мне еще бабуля все это рассказывала. Приводила сюда и рассказывала. Представляешь, как ей было горько?
Оказалось, что бабушка выжила. Выжили и трое детей, а вот последний, маленький, умер при родах. Дед тюрьму пережил, вернулся, прожил два года и тоже умер. Бабуля говорила — от ненависти. Ненавидел красных и советскую власть.
Мама тревожно посмотрела на Любу:
— Любаша, ты уже взрослая! Ты понимаешь, что это семейная тайна? И еще, доченька! Папу тоже можно понять. У него деда и двух дядьев в тридцать восьмом увели, никто не вернулся.
Люба все понимала, она давно стала взрослой.
Только с того дня, когда ложилась спать, все время фантазировала, представляла. Если бы не революция и советская власть… Если бы желтый, похожий на кремовый торт особняк остался у них… И конюшня с лошадьми, и карета для выезда… Люба бы точно жила на втором этаже, в мансарде. И маленький овальный балкончик с круглыми белыми балясинами принадлежал бы ей.
Вот она открывает утром глаза, в прозрачные стекла заглядывает ранее солнце. Люба накидывает капот — кажется, так назывался халат — и выходит на балкон.
Под балконом пышно цветет сирень и источают нежные запахи розовые, всех расцветок, кусты.
Поют птицы, шуршит метлой старый дворник в картузе, по брусчатке проезжают экипажи, а снизу, из столовой, доносятся вкуснейшие запахи — свежих, только вынутых из печи булочек, кофе, острого французского сыра.
А вечером они с мамой собираются на бал. Горничная подносит новое платье — шелковое, отделанное тончайшим брюссельским кружевом, зашнуровывает корсет на Любиной и без того тонкой талии, а она, Люба, пищит, что ей неудобно.
Потом горничная принимается за прическу. Дело это совсем непростое: горячие щипцы, запах жженных волос, ужасные металлические бигуди и шпильки, шпильки, которые больно врезаются в кожу. Потом нежнейшая, сладко пахнущая пудра, розовые румяна, пара капель французских духов. Всего по чуть-чуть, негоже девушке поливаться духами.
Ну и последнее — обувь. Башмачки из тончайшей кожи, украшенные серебряными пряжками, серебристые шнурки, которые горничная затягивает с усилием, — надо потуже, чтобы во время танцев не развязались.
Все, Любаша готова. У ворот поджидает экипаж, в нем сидит папа и корчит смешные недовольные гримасы. «Почему так долго? А, потому что вы дамы! Простите, запамятовал!» Папа шутник, с ним всегда весело.
На балу Любе жарко и очень тревожно: вдруг никто не заметит, не ангажирует? Она чувствует, как по спине льется холодная струйка пота. Ой, не дай бог кто-то заметит!
Мама украдкой промокает ей кончик носа. Значит, и нос тоже вспотел.
Она чуть не плачет, но тут подлетает молодой человек в уланской форме. Он строен, высок и невозможно красив. Тонкие черные усики блестят над ярко-красными губами. Люба чуть не теряет сознание.
Они летят над блестящим паркетом и, кажется, еще миг — и оторвутся от пола, воспарят.
Люба закрывает глаза. Только бы не кончался этот восхитительный вальс! Только бы никогда не кончался… И он, этот молодой человек, никогда бы не убирал свои легкие, нежные и сильные руки, не отпускал ее.
В самый неподходящий момент, в разгар этих мечтаний, всегда хотелось в туалет. Люба открывала глаза, вставала с кровати, нашаривала тапки и плелась в уборную. Волшебство тут же заканчивалось. Какое там волшебство! Узкий коридор, крошечная уборная, стены обклеены клеенкой. Рулон
