В перспективе - Элизабет Джейн Говард

Ее лицо было совершенно измученным усталостью – лишенным выражения, знакомым, замкнутым – и он вспомнил, что точно так же она выглядела, когда родила первого ребенка, и как трудно ему было налаживать с ней контакт. Он снова спросил:

– Но все же считается, что операция прошла успешно?

Она положила еще сахара в кофе и размешала.

– Как можно об этом судить? Он не умер, и, говорят, держится молодцом – в пределах ожидаемого. Но утверждать, что ему хорошо, никто не решается, потому что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять обратное.

– Ты повидалась с ним?

– Да. – Последовала пауза, потом она сказала: – Не правда ли, поразительно, как люди, когда им больно, словно съеживаются – все, кроме глаз. А может, это не только от боли.

– Ну а от чего же еще? – резко спросил он.

Она уставилась на свою чашку.

– Еще… от душевных терзаний. Вот чего не в силах вынести…

– Ты себя мучаешь, – перебил он. – Ты же не была настолько предана своему отцу. Будь проще, больше думай о себе. Мирись со знакомым злом[16].

Она промолчала, он вернулся к практическим соображениям.

– Сегодня будешь спать? Отвечать на звонки сможет Дороти. Если возникнет что-нибудь важное, она тебе передаст.

Слабое оживление, вызванное некой новой тревогой, скользнуло по ее лицу. Она подняла глаза.

– Я поставлю телефон возле постели. – Она собрала письма. – Мне может понадобиться отвечать на звонки самой.

Уходя в офис, он взглянул на столик эбенового дерева. Записки, оставленной Дороти, на нем не было.

* * *

Атмосфера надвигающегося кризиса окутывала его так плотно, что от нее не удалось избавиться ни в офисе, ни во время прогулки по улицам, ни даже в клубе. И конечно, сильнее всего она сгущалась в доме на Кэмпден-Хилл-сквер. Там он ощущал тяжесть борьбы со смертью, примером которой служил его тесть и которая, как ему казалось, повторялась в его отношениях с женой. Он был не в состоянии сделать шаг ей навстречу: к таким усилиям в общении с ней он не привык, так как долгие годы она подходила к нему и радовалась, найдя его в конце своего пути; но теперь она стала далекой, и он знал только, что она не в себе: сердцем и разумом она полностью отделилась от него, ее внимание исчерпывалось машинальным следованием заведенному порядку. Порой он думал, что она, похоже, почти рада выпроводить его из дома…

Ситуации с Имоджен была присуща более явная неопределенность. Она перестала ходить в свою художественную школу, и, хотя никаких альтернатив не обсуждала, ему казалось, что она смутно и, возможно, неосознанно зависит от него. С того вечера, когда она так просто спросила, может ли выйти за него замуж, он прилагал старания, чтобы перевести свою эмоциональную ответственность за нее на практические рельсы. Он пытался быть авторитетным и добрым, наблюдал, как она принимает то, что он готов отдать, и отказывался в свою очередь принимать что-либо от нее, пока не расценивал ее дар либо как общее место, либо как потакание ее щедрости. Она была несчастна, он видел это и сразу же направлял ее несчастье; навязал ей конфликт альтернативных карьер, с изнуряющим воодушевлением обсуждал ее будущее, оберегал ее сердце и окружал собственное уродливыми неувядающими предосторожностями, сохраняющими постоянство баланса между ними; так что она плакала в одиночестве, он одиноко погружался в мысли, а их любовь лежала нетронутая, сохранившаяся, но замерзшая намертво.

В одиночестве он исследовал и анализировал, отметал сначала одно оправдание за другим, затем все хоть сколько-нибудь похожее на оправдание, составлял вместе отдельные фрагменты своих умозаключений, выяснял, что они не подходят друг к другу, и снова разбирал их на части. Он пытался воспринимать жену сентиментально привязанной к ее подопечным, детям и отцу, движимой утомительным и всепоглощающим материнским инстинктом и зависящей от него лишь с точки зрения окружения, где она могла найти применение этому инстинкту. В Имоджен он старался видеть влюбленного без памяти подростка, нерешительную молодую потаскушку, неопытную интриганку, совершившую акт разрушения. Достаточно было ему очутиться вместе с одной из них, как эти упрощающие фантазии выливались в водоворот тревоги и неведения – хуже того, две женщины растворялись одна в другой, до тех пор пока не становились озадачивающе неразделимым составным образом у него в голове.

В те дни он работал как проклятый. Спустя долгое время ему вспомнилось, как он распекал молодого офисного сотрудника за путаницу в голове. «В тот момент у меня от нерешительности голова раскалывалась пополам, сэр». (Он говорил это чуть ли не со слезами на глазах – так отчаянно он цеплялся за свою работу.) «Этого больше не повторится, сэр». Бедняга, подумал Конрад настолько несвойственным ему образом, что невольно произнес:

– В нерешительности нет ничего зазорного, Блэкберн. Но не позволяйте своему правому полушарию узнать, что творит левое.

– Да, сэр.

– Ну, хорошо, Блэкберн.

И мальчишка ушел, а его спасение осталось для него такой же тайной, какой была и путаница.

В тот вечер он, поддавшись порыву восхищения женой, отправился в больницу Святой Марии, чтобы отвезти ее домой и хотя бы убедиться, что она не забывает питаться. Ее здесь нет, сказали ему, она покинула больницу в половине шестого и вернется ли, им неизвестно. Мистер Воган был устроен вполне удобно. Он вышел через частное крыло, пропитанное запахами эфира, мастики для полов и гвоздики, которые рифмовались с крахмальным шорохом ночных сиделок, спускавшихся к первой за их сутки трапезе; постоял на унылой тропинке, не ведущей никуда, кроме как опять к больнице, и направился домой. Но ее не было и там. Она ушла, неизвестно зачем повторила Дороти. В своем клубе он поужинал в одиночестве, выпил портвейна с одним из самых давних своих недругов и вернулся домой бесцельно блуждать по комнатам.

Она явилась в одиннадцать, вошла в спальню, будто не ожидала застать его там, потому что замерла в дверях на миг, прежде чем прошагать через всю комнату к своему туалетному столику.

– Я ненадолго. Мне надо обратно.

– Обратно? – Он безжалостно смотрел на нее, пока под натиском его взгляда ей не пришлось поднять глаза. Он приподнялся на постели. – Судя по виду, у тебя жар, – заметил он. Он не простил ей скандал из-за Имоджен, разыгравшийся перед отъездом во Францию.

Она вспыхнула, отвела глаза, коротким нервным жестом прошлась ладонью по волосам и ответила:

– Да? Просто устала.

– По-моему, ты совершенно выбилась из сил. – В тот момент он ненавидел ее за то, что она