Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин

Фёдор плешивый продолжает:

— Без сна же он просто издохнет, как собака.

А седобородый и белобровый Лев:

— Дневной сон — золото. Тебе, Ваня, теперь отоспаться надобно. Когда отоспишься — назовёшь своё третье желание.

Хлопнуло-дунуло — и вместо стола перед Ваней кровать возникла. Белая, чистая, с подушкой большой, пухлой. Повалился Ваня, не раздеваясь, на ту кровать и сразу заснул.

Проснулся Ваня, разлепил глаза. А перед ним снова троица бородатая.

— Вот и отоспался славно, сил набрался да и усталость ушла, — белобородый дед говорит.

— Порядочно, порядочно продрыхнул! — плешивый подсмеивается.

— Если человек недосыпает, он способен и младенца задушить, — тот, что в пенсне, улыбается.

Вспомнил Ваня всё, что с ним приключилось. Вспомнились и имена троих из ларца: Лев, Фёдор и Антон.

— Называй, Ваня, твоё третье желание, — Лев ему говорит.

— Но помни, что оно последнее, — Фёдор добавляет.

— И четвёртому не бывать! — Антон улыбается.

Встал Ваня с кровати, с мыслями собрался. Думал сперва про самолёт, чтобы на нём в тёплые страны улететь, потом про корабль, чтобы на нём в Америку богатую уплыть. Думал, думал. И вдруг выпалил неожиданное и для себя самого:

— Хочу, чтобы я жил с мамой и папой в нашем доме, и чтоб всё было хорошо, чтоб с нами были дедушка, такса Випка и кошка Нюля.

Троица сразу улыбаться перестала.

Помолчали они. И Лев говорит:

— Желание твоё, Ваня, велико.

Фёдор продолжает:

— Дом ваш построить — дело плёвое. А вот родителей, дедушку и животных ваших оживить — это только святым угодникам под силу. А мы, Ваня, далеко не святые.

Антон кивает серьёзно:

— Пойми, Иван, мы только с реальностью дело имеем. Мертвецов оживлять — не наша прерогатива. Но мы можем тебе помочь их самому с того света элиминировать.

Лев Антону вторит:

— Дело это огромное. Но ежели ты всем сердцем своим захотел, а мы тебе в этом помогать решили — всё возможно. Но всё теперь только от тебя зависеть будет.

Ваня молчит, от своего желания и от слов классиков оторопев. Но как представил он, что папа с мамой снова живыми будут, так сердце у него забилось и всё в нём затрепетало.

«Папа! Мама! Дедуля! Живые!»

— Да, живые, живые, — Лев бородой своей покачивает. — Человек всегда жив добром своим и добротою других людей.

— И страстями, — Фёдор добавляет. — Ты страстно хочешь оживить родных. Это тебе дороже всех самолётов, кораблей и Америк.

— А покуда живы в человеке страсти и желания — он на большие дела способен, — Антон сквозь пенсне щурится.

И продолжают они:

— Великое дело тебе предстоит, Ваня.

— А где труд великий, там и великие страдания.

— Но если есть цель — есть и смысл жизни.

— Пройди сложный путь ради того, чтобы люди родные ожили.

— Не бойся зла, ибо оно перед добром отступает.

— И хоть человек не рождён для счастья, как птица для полёта, но он должен попробовать быть счастливым!

— И быть добрым.

— И справедливым.

— И сострадательным.

Слушает Ваня их речи, а сам про маму и папу думает. Да и не думает, а просто — видит их перед глазами. Мама на кухне пироги печёт в своём фартуке красном и напевает: «проснулась ночью девочка…», а отец с бутылкой пива на диване сидит и футбол смотрит. А Ваня — рядом с папой на диване, на своём планшете играет в booty-top. Рядом с Ваней и такса Випка приткнулась, тёплая, шелковистая, родная. Кошка Нюля на шкафу улеглась. А дедуля в саду с соседом в домино режется. И картинка вся эта такая ясная, такая хорошая и такие запахи родимые, домашние всплыли сразу, что дух перехватило.

И можно всё это вернуть?!

«Неужели?!»

— Можно, Ваня, ежели очень захотеть, — Лев бородой трясёт.

— Можно, коли крепко пострадать, — Фёдор лоб большой морщит.

— Можно, если хватит терпения, — Антон пенсне своим поблескивает.

— Можно… — как заклинание Ваня произносит.

А Лев продолжает:

— Ты, Ваня, пройдёшь три поприща. Каждый из нас тебе своё поприще назначит. И каждое из них будет длиться столько, сколько надо: может, день, может, месяц, а может, и годы. Трудно тебе будет, тяжко, а иногда и просто невыносимо. Но, как говорится, — взял ношу — неси, терпи, стони, а не бросай. Ты своим желанием увесистую ношу поднял. Но и чудесную — родных оживить. Коли взял груз такой, приподнял желанием своим, так и неси. А коли бросишь — всё пропало. Итак, назначаю я тебе первое поприще. Ступай же, Иван, путём своим.

И дунул Лев белобородый на Ваню со всей своей силою.

Худая, босоногая, всегда бедно и неряшливо одетая, с длинными, изуродованными крестьянской работой руками девка Матрёна, с раннего утра и до поздней ночи прислуживающая кабатчику Варину по дому и на скотном дворе, но в этот душный и жаркий послеобеденный час, когда у Вариных все повально спали, сидящая на жердине скотного, болтающая своими пыльными, мосластыми босыми ногами и лузгающая семечки, первой увидала двух нищих, направляющихся в их село Манино со стороны Староникольского по широкому, пыльному и ухабистому большаку.

Нищих было двое — подросток, везущий тележку на колёсах, и лежащий в этой тележке мужчина без рук и ног. Подросток, одетый по-городскому, но бедно, в коленкоровом картузе, был запряжён в подобие хомута и тащил его своим юным гибким телом; от хомута к тележке шли две сыромятные постромки и тянули её по пыльным ухабам.

Конец августа в Манино выдался особенно жарким и сухим. Сено давно прибрали, хлеба скосили и неспешно молотили в ригах и на гумнах, так что мякина, смешиваясь с дорожной пылью, летала по селу; старики дремали на завалинках, мужики, за день намахавшись цепами, вечерами ходили друг к другу в гости да пьянствовали в кабаке. Бабы занимались своими домашними делами.

Когда нищие со своей тележкой поравнялись с Матрёной, она, до этого наблюдавшая их с привычным деревенским равнодушием, разглядела лежащего в тележке калеку, выплюнула семечку и замерла. За свою пятнадцатилетнюю жизнь она успела уже повидать разных калек-нищих в своём селе и на ярмарке в Староникольском. Но человека без четырёх конечностей увидала впервые.

«Надо же…» — удивилась она и, спрыгнув с жердины, пошла поодаль этих двоих.

Тянущий тележку парень заметил её краем глаза, но, не взглянув на неё, продолжал своё движение. По нему было видно, что он уже изрядно тащит эту тележку, вероятно, с самого Староникольского, и порядочно устал. Матрёна пропустила их слегка вперёд и пошла за ними по большаку, погружая ступни в мягкую,