Пишущая машинка. Рассказы - Михаил Сергеевич Максимов

– Владимир Георгиевич, вы прямо африканский леффф, но право прекратите кусаться, вы уже мне плечо съели и часть бока…

– А вот и не перестану… это страсть! А я страсть, как люблю пончики и Вас. И Вас, мой пооончик. Тебя, мой поооончик… кусь…

– Хо-хо-хо-хо, Владимир Георгиевич, от меня уже ничего не осталось. Чуть головы и шеи…

– Ничего, ничего. Я так завелся, мой сладкий пооончик. Кусь, кусь. Это чудо! Это любовь! Это жар внутри меня…

– Апрлорлр длпдлватжв… (невнятно)

– Я не понимаю тебя, мой сладкий пооончик, повтори…

– Арлолддо ыьбвлдь… (невнятно и замолкает)

– Мой сладкий пооончик, куда ты делась? Где ты? Неужели мир так жесток? Терять такое чудо, когда его только получил. Моё сердце разбито без моегопооончика… (плачет). Придется опять давиться пресными булками изстоловой, ненавижу их…

(занавес опускается, долго слышны рыдание и всхлипы. Зрители в зале недоумевают, то ли мораль в том, что настоящая любовь / страсть могут быть настолько губительными. То ли в том, что обжорство – это грех. Или в чём-то третьем, четвертом или пятом. Актрису, кстати, больше никто не видел)

Конец!

Почерк

Из под моего пера не выходило ничего путного уже лет десять.

Ещё бы, если я пишу «из под моего пера» это уже о многом говорит. Пера… бляха офицерская. Тогда, в 1986 году по мне не только сыкухи сохли, но и женщины постарше. Я сам красавчик, метр девяносто, подкаченный, черноволосый, с лицом греческого бога выточенного из камня. Один раз такую фифу цепанул, вся в золоте, шелках, возраст за сорок, но прям вся в соку. Эх. А какие только рестораны я не просиживал своей талантливой задницей. Тогда помню мою книжонку «Растлевающий» на каждому углу можно было купить и до смешного доходило, на каком-то провинциальном вокзале в туалете нашел половину моей рукописи ещё неиспользованной. Горд был ужасно. А чего? Если народ уже через все отверстия впитывает мысли мои, вот оно признание. Потом была «Воющая в темноте», подождите, или «Поющая в темноте», что-то такое, по ней даже сериал сняли, на секундочку, шесть сезонов! После неё я в турне рванул по городам, автографы, книги, гостиницы, фанаты. Я так часто расписывался на своих книгах, что к концу поездки у меня руку свело. Перетрудил сустав. А друзей сколько было… иногда не запоминал имена, но дружил со всеми регулярно, пьянствовал, кутил на полную катушку. Жизнь текла бурной рекой…

Утром проснулся после очередной попойки, ничего не помню руки в крови, рубашка в крови. В квартире очередного друга. Испугался до чертиков. В соседней комнате возле окна тело, рядом нож. А на диване мой товарищ спит. Олег что ли. Тоже весь в крови. Растолкал его кое-как, спрашиваю: «это ты убил?» Он – «конечно, я. Этот козел меня жидом обзывал весь вечер». Я в ванну, отмылся, рубашку выбросил и валить оттуда. Олега посадили, благо не стал про меня рассказывать, книжки любил мои очень. А я после этого завязал с гулянками и гастролями. Я тоже обзываться умею и не ровен час так на полу оказаться, шторкой прикрытым.

Ушел в подполье. Гонорары позволяли жить какое-то время спокойно. Написал книгу «Дом у реки» – смесь детектива, мяса, крови и философии. Редактор как почитал, сказал, что мне надо бросать пить. Хотя я не пил уже порядком, обидно стало. И напился в этот день жутко. Ночью вышел за сигаретами и получил удар по голове. Карма отзывалась видимо за жизнь такую темную. Оказался в больнице. Восстанавливался долго. С памятью проблемы и пробелы, писать пробовал – мертвецкая тишина бумаги. Десять лет прошло. Десять. Перечитал все свои рукописи, написанные ранее, понял что чушь писал, вернее не для того читателя. И как понесло меня, за месяц написал роман. Назвал «Морская раковина со звуками города». О чем книга? О себе, о мире, о вере. Главный герой рыбак, всю жизнь, проработавший на судне и к старости, переехавший жить в город. Пока никому не показывал, но внутри голос шепчет – вот оно, что-то стоящее, хоть что-то, что я смог сделать в жизни. Поживем – увидим. Или прочитаем.

Новый рассвет

На столе всего два стакана, оба грязные. Стекло когда-то было прозрачным, но теперь покрылось коричневой дымкой. Всё покрылось коричневой дымкой: улица за окном, мои воспоминания, мои желания, мои мечты. Хочется закурить, но я сам себе это запретил. Дым – это отрок огня и пепла.

– Через двадцать минут заседание. – доложил помощник через громкоговоритель на стене.

Ох, уже эти помощники со своими громкоговорителями на стенах. Почему мне нужно что-то напоминать. Моя память, как чистая вода в грязном стакане: наполняет меня и не исчезает, пока стакан вновь не станет полным. Я открыл гардероб, выбрал балахон из красного бархата. Мой любимый цвет. Он мне напоминает маковое поле, которое я видел в детстве. И пусть мои противники через продажные СМИ утверждают, что красный – это символ террора, они сами не видели этого макового поля. Чертовы неудачники.

В круглом зале с трибунами по периметру все места уже заняты. Все в черном. В центре у жертвенного алтаря по левую руку стоит Вице-премьер, справа – Министр обороны и защиты независимости от внешних вторжений (такое название должности нравилось ему больше). Оба худые, в белых балахонах, которые больше на несколько размеров. Под тенью капюшонов торчат острые, хищные носы. Я их различал только по маленьких орденам, висящим в районе сердца: один в форме тернистого венка, второй – треугольник в круге.

Я вступил в центр освещенного круга, поклонился.

– Новый рассвет, новое небо, неокрашенное пеплом. – стандартно поприветствовал собравшихся.

– Неокрашенное пеплом. – ответили хором в зале.

– Новый рассвет, новое время, неокрашенное ложью!

– Неокрашенное ложью!!!

– Новый рассвет, новое сердцебиение… Да не остановится ваше! Начинаем.

В зале все одобрительно хлопнули в ладоши. Белые балахоны у алтаря отступили в тень. Голову резко пронзила боль. Почему-то именно в этот момент мигрень заходит в гости на наше собрание. Это всё от камер и прямого эфира. Сейчас в каждом доме страны, у каждого транслятора люди семьями приклонили колени и наблюдали за нами.

– Много неистовых, нечестивых. – продолжил я. – Завистников и лицемеров. Особенно за границей нашего Великого государства. Взирают на нас с трепетом, страхом. Но их страх – это блеклое неведение. Незнание. Отсутствие порядка в головах, сердцах, душах. Они окрашены пеплом!

– Окрашен пеплом! – ответил зал.

– Окрашены ложью…

– Окрашены ложью!

– Мы – пример. Пример стойкости и здравомыслия. Пример созерцания бездны и умения ею управлять. Мы это докажем всему миру.

Министр обороны и Вице-премьер вышли из тени, держа под руки полуживого человека. Они опустили его на алтарь, сцепили металлические обручи вокруг его ног и рук. Министр достал заточенное мачете в серебряной обмотке из-под балахона. Я положил его на ладони. Головная боль только усилилась, словно виски пронзили сотни игл. Ничего, потом меня отпустит.

– Этот человек нас обокрал. Он брал взятки, врал, как наши враги заграницей. Он покрывал нас своим пеплом, загрязняя воздух. Отбирал наше чистое небо. Замедлял наше сердцебиение. Он нарушил все заповеди.

– Очистить его! Очистить! Очистить! – закричали черные балахоны по всему залу.

– И мы очистим его во имя всеобщего блага. Во имя экономики нравов, технологий и развития. Мы станем выше и чище вместе с ним.

Я занес мачете над жертвой и резким движением опустил лезвие на левую ногу. Потом ещё раз, и ещё… Как много преимуществ у моего одеяния. Человек потерял сознание, но Министр обороны и защиты независимости от вторжений протянул ему пузырек с новым сверхтонизирующим опиоидом. Благо наша наука уже на несколько поколений обошла весь цивилизованный мир, особенно если верить новостям. Человек очнулся, закричал. Сегодня он не отключится до конца