Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко
II
Разворачивая местную газету, обыватель Коренастов всегда полон истерического любопытства: что-то сегодня она принесет ему интересного?
Просмотрев одним глазом телеграммы, набрасывается на фельетон и с замирающим сердцем читает:
В страшное время мы живем!
В человеке глохнет все хорошее, светлое.
Мы возвращаемся к первобытным временам:
– Зверства и жестокости!
Вчера мы были свидетелями следующего факта: измученная лошадь тащила под гору тяжелый воз, а ломовик осыпал ее ударами, кричал, ругался и всячески оскорблял беззащитное животное, не могущее ответить ему теми же словами.
Что же делает наше общество покровительства животных?
Оно спит?
– Покойной ночи, господа!
Если вам нужны подушки – не возьмете ли вы их у гласных нашей городской думы?
Ха-ха!
Да…
Глубокую истину высказал великий Островский:
«Жестокие, сударь, у нас нравы».
Фельетон производит на Коренастова ошеломляющее впечатление.
– Ловко, шельма! Как это он здорово ввернул Островского.
Бедный Коренастов не знает, что ни одно произведение графа Калиостро не обходится без трех цитат:
* * *
1) Жестокие, сударь, у нас нравы.
2) Всякое бывало, как говорит Бен-Акиба.
3) Поживем – увидим.
* * *
Первая принадлежит Островскому, вторая – Гуцкову, а третья – неизвестно кому. Вероятно, Марку Аврелию или Железной Маске…
Коренастов доволен, Коренастов кивает головой и переходит к хронике.
Хроника такая:
Вчера закончено рытье ям для посадки деревьев на Павловской улице. Можно сказать меткими словами великого русского поэта Никитина:
«Вырыта заступом яма глубокая…»
В последние дни наступили неожиданные холода с ветром и дождями. «Холодно, холодно, холодно», – как говорили три сестры в пьесе Чехова того же названия.
Нравится Коренастову и хроника. Написана она бойко, живо, с цитатами и ссылками на популярных авторов. Видно, что писал интеллигентный человек.
Прочитывает Коренастов и театральную рецензию:
Шедшая вчера пьеса популярного сатирика Гоголя «Ревизор» была разыграна очень недурно, с ансамблем. Все исполнители были на своих местах. Не удовлетворила нас только Макбетова. Петров провел свою роль с огоньком. Побольше бы таких хороших пьес! Публики было немного. Скоро антреприза заканчивает сезон и уезжает. «Негр сделал свое дело, негр может уходить»…
Коренастов в восхищении.
III
На другое утро Коренастов снова разворачивает газету. Читает фельетон:
Городская дума до сих пор ничего не сделала с приказчичьим отдыхом.
Почему?
Она спит? Не нужна ли ей подушка? Пусть она возьмет ее в обществе покровительства животных!
А приказчики пока что – работают как лошади…
Да… Жестокие, сударь, у нас нравы!
Мы не будем удивлены, если этот вопрос пролежит под сукном еще десять лет.
– Всякое бывало! – как говорил мудрец Бен-Акиба в «Уриель-Акосте» популярного Гуцкова.
Поживем – увидим.
Коренастов молчит. Не выводит его из молчания и задумчивости даже хроника:
Вчера закрылись за прекращением эпидемии холерные бараки. «Негр сделал свое дело, негр может уходить».
Безмолвно прочитывает Коренастов театральную рецензию:
Шедшая вчера пьеса популярного автора Шекспира «Гамлет» была разыграна очень недурно, с ансамблем. Все исполнители были на своих местах. Не удовлетворила нас только Макбетова. С большим огоньком провел свою роль тени отца Гамлета Петров. Почаще бы ставить такие чудные пьесы! Публики было мало. «Мало слов, а горя реченька», – как говорил популярный певец гражданской скорби Н. А. Некрасов.
Молчит Коренастов.
IV
Снова и снова разворачивает по утрам Коренастов «Мымринский Курьер». Снова и снова читает он графа Калиостро. И снова бичует неугомонный граф лавочников, которые нагружают мальчишек тяжелыми кульками.
Снова подкрепляет он это обвинение цитатой:
Жестокие, сударь, у нас нравы. Впрочем, поживем – увидим.
Хроника по-прежнему пишется бойко, интеллигентно:
Вчера отбыл с курьерским поездом в Москву податной инспектор Косолапов. «В Москву, в Москву», – как говорили три сестры Чехова в пьесе того же названия.
И снова, как и прежде, несчастная Макбетова не может удовлетворить капризного графа Калиостро, хотя она и пытается играть Лизу в нашумевшей в свое время пьесе драматурга Грибоедова, так трагически, безвременно погибшего под ножами убийц (жестокие, сударь, и т. д.).
Коренастов дочитывает газету, и брови его сжаты, и на лице написана мрачная решимость, страдание и боль, а плечи нервно подергиваются.
Молча встает он, приглаживает волосы и, глядя куда-то в угол, сдержанно говорит жене:
– Жена! Дай мне сюртук. Вернусь через час.
Отыскивает палку, шляпу и – уходит.
Через час возвращается, ставит палку в угол и, не промолвив ни слова, ложится в постель.
Спит тревожно.
А на другой день, как удар грома, появляется в газете неожиданное бессмысленное, дикое сообщение:
Обыватель Коренастов избил палкой нашего сотрудника графа Калиостро (A. M. Балкашкина). Жестокие, сударь ты мой, у нас нравы!
И поднимается сразу целый лес всплескивающих рук:
– Боже! Где мы живем? Среди дикарей? Какая косность… какое мракобесие…
До глубокой старости буду я негодовать на человеческую односторонность и близорукость в тонких, деликатных вопросах.
Ихневмоны
Редактор сказал мне:
– Сегодня открывается выставка картин нео-новаторов, под маркой «Ихневмон». Отправляйтесь туда и напишите рецензию для нашей газеты.
Я покорно повернулся к дверям, а редактор крикнул мне вдогонку:
– Да! Забыл сказать самое главное: постарайтесь похвалить этих ихневмонов… Неудобно, если газета плетется в хвосте новых течений и носит обидный облик отсталости и консерватизма.
Я приостановился.
– А если выставка скверная?
– Я вас потому и посылаю… именно вас, – подчеркнул редактор, – потому что вы человек добрый, с прекрасным, мягким и ровным характером… И найти в чем-либо хорошие стороны – для вас ничего не стоит. Не правда ли? Ступайте с Богом.
* * *
Когда я, раздевшись, вошел в первую выставочную комнату, то нерешительно поманил пальцем билетного контролера и спросил:
– А где же картины?
– Да вот они тут висят! – ткнул он пальцем на стены. – Все тут.
– Вот эти? Эти – картины?
Стараясь не встретиться со мной взглядом, билетный контролер опустил голову и прошептал:
– Да.
По пустынным залам бродили два посетителя с испуганными, встревоженными лицами.
– Эт-то… з-забавно. Интер-ресно, – говорили они, пугливо косясь на стены. – Как тебе нравится вот это, например?
– Что именно?
– Да вот там висит… Такое, четырехугольное.
– Там их несколько. На какую ты показываешь? Что на ней нарисовано?
– Да это вот… такое, зеленое. Руки такие черные… вроде лошади.
– А! Это? Которое на мельницу похоже? Которое по каталогу называется «Абиссинская девушка»? Ну что ж… Очень мило!
Один
