Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт
— Теперь они задумали обрушить на нас дом, Эдгар.
После этого он бегом пересек полосу препятствий, которую устроил, чтобы защитить себя, но, как ни странно, подумала Канделария, если бы дом упал, он бы первый погиб, придавленный обломками собственных укреплений. Санторо, должно быть, сделал такой же вывод, потому что выскочил со своими вещами и побежал прочь с той же сумкой, с которой пришел.
Он ушел в одежде ее отца и с пистолетом, наверняка заряженным, чтобы отстреливаться от молний. Он унес сомлевшего ворона в руках и все свои золотые самородки в кармане. После отбытия постояльца Канделария осталась во дворике, убеждая себя не тревожиться из-за того, что дом покосился: может быть, в сезон дождей вода начнет лучше стекать с крыши, а на плитках не будет луж. Тут на балконе показалась мать, сияя широкой улыбкой. У нее блестели глаза, будто от хороших новостей, решения сложной задачи или оригинальной идеи.
— Дочка, ты не поверишь, но камни движутся.
* * *
Шум мотора нарушил утреннюю тишину. Издалека его отзвук напоминал электропилы лесорубов, но по мере того, как шум приближался, у Канделарии росло подозрение, что это машина. Она убедилась, что так и есть, когда пыль осела у нее на пересохшем языке. На этот раз она читала, лежа в гамаке. Она больше не лазила на крышу; ей хотелось думать, что из-за непривычного наклона дома, но, по правде говоря, просто стало неинтересно. Иногда это даже казалось опасным. Вот гамак покачивается предсказуемо, и в нем она контролирует скорость движения, в отличие от дома, где непонятно, на что опереться, думала Канделария, наблюдая за тем, как стулья потихоньку сползают вправо, будто живут собственной жизнью.
Она не хотела двигаться с места. Или, может быть, хотела, но старалась этого не делать, чтобы избежать разочарования, которое подразумевали новые события. В последнее время люди появлялись в ее жизни и исчезали, срывая с нее слои, обнажая ее внутреннюю сторону и заставляя вести себя так, что она иногда сама себя не узнавала. Она гадала, выйдет ли когда-нибудь на свет из-под всех этих слоев настоящая Канделария. Она подумала о матери и ее перепадах настроения, о Тобиасе и его зависимостях, о Габи и ее прямоте. Еще она подумала об отце. Все они были полны теней. Кто знает, может быть, вообще ни у кого нет цели стать собой настоящим, есть только путь вперед. И нужно идти этим путем, потому что все равно ничего лучше не придумаешь. Нужно идти, даже зная, что этот путь никуда тебя не приведет.
Когда шум двигателя прекратился, Канделария услышала, как кто-то насвистывает, и втайне пожелала, чтобы это оказался отец. Никто не мог с ним сравниться в искусстве свиста. Он все время свистел дону Перпетуо, хотя тот никогда не откликался. А еще свистел, когда, перебрав агуардьенте, от чрезмерного воодушевления принимался бить в тамбурин. Канделария отбросила эти мысли, она не могла допустить, чтобы какой-то свист вернул к жизни ложные надежды. Она чувствовала себя глупой девочкой, которая ждет невозможного. Она вылезла из гамака только затем, чтобы разведать, откуда эта мелодия, так напоминавшая пение птиц. Она обошла дом и увидела, что за ним припарковалась незнакомая машина.
Канделария остановилась на почтительном расстоянии от нее, чтобы посмотреть на человека, который на ней приехал. Он был высокий и дородный. Насвистывая и глядясь в зеркало заднего вида, он пригладил волосы и убедился, что боковой пробор идеально ровный. Потом, продолжая насвистывать, в том же ритме принялся протирать машину от пыли, осевшей за время пути. Машина так блестела, что в бока можно было смотреться, как в зеркало. Из горла мужчины лилась мелодия, похожая на песни пересмешников и краснобрюхих трупиалов. Он подражал веселым переливам началах и увязывал их с нежными трелями кассиков. Несколько птиц откликнулось откуда-то из деревьев, он тут же засвистел в ответ, и у них завязался настоящий разговор. Канделария была поражена, потому что никогда раньше не встречала человека, который умел бы подражать пению стольких птиц. Пожалуй, кто-то все же мог сравниться с отцом в искусстве свиста, и это был незнакомец, который сейчас стоял перед домом.
Она молча наблюдала за ним и думала, как все изменилось. Раньше Паррука встречала гостей мелодией, а теперь гостям приходилось сочинять мелодии самим. Она вспомнила о кроликах, но, когда огляделась, не заметила ни одного. Она поняла, что давно уже не видела их и не слышала звон их колокольчиков.
— Смотри-ка, ты прямо как пурпурный кардинал! — сказал незнакомец, заметив ее. — Вот так удача! Ведь кардиналы — птицы-одиночки и отлично прячутся, несмотря на красное оперение.
Канделария хотела поздороваться с ним и показать себя с лучшей стороны, однако в госте было нечто такое, что проявляло в ней какую-то застенчивую грань, которую она так в себе ненавидела. Она пыталась бороться с краской, заливавшей ей щеки, но, поскольку гость именно это заметил в ней первым делом, только еще ярче покраснела. Может быть, на нее так действовал взгляд его глаз цвета миндаля. Эти глаза смотрели на нее как-то странно: одновременно с любопытством и удовлетворением. Гость производил впечатление человека, заслуживающего доверия, возможно, потому, что был гладко выбрит, чисто одет и в подходящих к обуви носках. Мать бы одобрила, она все время обращала внимание на чужие носки. Она часто говорила: «Сочетать носки и обувь — это талант, которым мало кто наделен». А ботинки гостя, помимо того что сочетались с носками, были такие чистые, словно только что из магазина. От одного их вида Канделарии стало неловко, что она ходит босиком, особенно когда заметила, что гость уставился на ее ноги.
— Извините, я только с реки, — соврала она.
— Не за что извиняться, кардинальчик, в конце концов…
— Меня зовут Канделария.
— Как я и хотел сказать, кардинальчик, я никогда не видел, чтобы птицы ходили обутые.
Не успела она оправдаться за отсутствие обуви, как сообразила, что ей надо оправдываться далеко не только за это. Растрепанная коса, например, заставила ее задуматься, сколько дней она не причесывалась, но она сбилась со счета. А вот волосы гостя
