У смерти твоё имя - Диана Аркадная

– Это всегда одно и то же – контроль. Чтобы я не мог покинуть поместье. Не может же он вечно держать меня в карцере.

Сабина не слышит шагов, но спустя несколько мгновений чувствует, как спину обволакивает жар сильного тела. Прикосновение теплого дыхания к ее уху отдается острым разрядом по всему телу, заставляя замереть, и чужой шепот вбивается в сознание подобно десятку жал:

– Ты знаешь, что меня не было здесь прошлой ночью. Расскажешь отцу об этом – и кто-то пострадает. Про укол доложишь ему, что все сделала. Не вздумай хитрить, я узнаю.

Девушка некоторое время молчит, пытаясь осознать услышанное. Угроза – вот что в его словах. Они оставили игры в стороне?

– Как ты понял, что я тебя видела? – Ее губы еле шевелятся, роняя бессмысленные слова. Она ощущает улыбку на его губах собственной кожей, загоревшейся тянущей жаждой.

– Твое пальто было ледяным, когда я убирал в шкаф куртку. Ты притворилась, что спишь, а у самой волосы пропахли ночью и лесом. И окно в моей комнате оказалось закрытым.

Сабина прикрывает отяжелевшие веки, почти наслаждаясь чувством, рябью расходящимся по каждой клеточке ее тела. Он все еще не может знать, что она проследила за ним.

– И что теперь? – Она не знает, о чем именно спрашивает. Мысли путаются как нити, небрежно сброшенные в одну коробку.

– Просто наблюдай, и ты увидишь.

Когда она поворачивается, в комнате нет ни Тимура, ни его коляски.

* * *

Ночью начинается первый снег – непривычно поздно для их мест.

В предрассветных сумерках снежная перина растворяется в протянувшемся синем мареве, куда бы ни падал взгляд. Все кругом обволакивает тишина, крупные снежинки медленно, будто в замедленной съемке, скользят в сухом воздухе, обжигающими уколами жалят кожу, растворяясь морозным воспоминанием.

Бывают такие дни, часто пасмурные и ненастные, когда сон и бодрствование мешаются меж собой, путая границы реальности зыбким облаком миражей. Человек открывает глаза поутру, что-то делает, говорит с кем-то, но в глазах его остается мутная пелена неоставленного, незаконченного сна. Он будто сам пропитывается серостью, и мысли текут нераздельно, одна за другой, как крутящаяся пластинка на патефоне, пока борозды на виниле не закончатся, оборвутся слова и звуки и все перейдет в бесконечный потрескивающий фон.

Этот день случается и для Сабины. Быть может, она могла бы вспомнить, что и до того таких дней в ее жизни была бесчисленная череда, но именно сегодня кажется ей особенно важным, чтобы прочувствовать всю свою оторванность от реальности.

Она поднимается еще до рассвета. Решимость отыскать тайник Тимура становится только крепче после вчерашнего дня, остаток которого она провела в тревожных размышлениях. Теперь все поведение подопечного напоминало издевательскую маску, которая, чуть тронь, – сползет, обнажая острый оскал. Неужели она обманулась ангельским лицом и беседами по душам?

«Расскажешь отцу об этом – и кто-то пострадает».

«Он избавился от всех предыдущих медсестер», – вспоминает девушка слова Чиркена. Как самонадеянно с ее стороны было решить, что она исключение. Или дело в том, что и другие работницы тоже узнали что-то, что он стремился скрыть, поэтому юноша поспешил удалить их из поместья? Ведь они исчезали в один день, даже не попросив расчета. Могло ли это быть ответом на угрозы мнимого «больного»? Ей нужно понимать картину целиком, чтобы предпринимать дальнейшие действия, будь то разговор с Чиркеном или сохранение молчания. Юноша был ее подопечным, и девушка косвенно несла ответственность за то, что с ним происходило, даже если ему и в самом деле не требовались ее забота и уход как пациенту.

Однако тень сомнения не оставляет Сабину, жалит встревоженное сознание хлесткими щелчками, исподволь нашептывает, что это все лицемерие, что она просто не готова оставить это место, а именно так и произойдет, если отцу станет известно, что его сын здоров, ведь ее нахождение в поместье как медсестры больше не будет иметь смысла. Противоречивость собственных стремлений изматывает ее не хуже бессонницы, будоража назойливые мысли, вибрируя, как задетая небрежной рукой струна.

Она примет необходимое решение, но позже. Позже хотя бы еще на один день, полный спокойного добродушия Чиркена, мягкой шерсти ласковых псов под руками и даже скрытого, но неотступного внимания Тимура, от которого сжималось что-то прямо под сердцем и которое он сам, кажется, до конца не осознавал.

Одно Сабина знает точно, чувствует это всем своим перекрученным тревогами нутром: юноша был серьезен, произнося вчерашние слова. Они были не пустой угрозой, а самым настоящим предупреждением о том, что произойдет, случись ей пойти ему наперекор. Когда она услышала их, ей стало по-настоящему страшно, потому как сразу поняла: все так и будет, как сказал Тимур, но это не значит, что девушка собирается идти у него на поводу. Она сделает по-своему, и будь что будет.

Весь вчерашний день псы были вялыми против обычного, нехотя переползали из комнаты в комнату за хозяином, как сонные мухи. На ночь собаки тяжело свалились у лестницы на втором этаже, где у них была оборудована большая лежанка, и почти не реагировали ни на какие раздражители. Однако девушка не может знать, как Виз и Ареш поведут себя, вздумай она спускаться вниз через лестницу, к тому же принимавшуюся старательно скрипеть всякий раз, как по ней проходили. Один из них, скорее всего Виз, может подать голос – из двоих он выглядел более здоровым и активным. У Чиркена же сон весьма чуток, что она неоднократно испытывала на себе: когда с ней случалась бессонница, как накануне, мужчина часто присоединялся к ней в ночном бодрствовании, стоило ей только спуститься вниз, чтобы занять себя чем-то. Менее всего Сабине хочется объясняться, зачем ей затемно понадобилось на прогулку, когда погода ничуть не располагает. Тимур знает, что девушка его видела, и ей нужно спешить, если она не хочет остаться ни с чем.

В итоге она выбирается через балкончик, примыкающий к ее комнате, – до земли всего ничего, но Сабина все равно обдирает кожу на ладонях, когда соскальзывает по обледеневшему металлу балясин. Она хочет вернуться до того, как снегопад закончится, чтобы следы ее вылазки остались незамеченными, и теперь спешит найти в круговерти только-только начавшей редеть мглы нужное место. Снег искажает видимость, луч фонарика на телефоне и вовсе превращает знакомые очертания во что-то фантасмагорическое, словно девушка оказалась заперта в театре теней, где образы, рождаемые сознанием, обманчивы и недостижимы. Хорошо, что накануне она отказалась от мысли запоминать дорогу по ориентирам и постаралась запечатлеть в памяти само направление: теперь