Идущая навстречу свету - Николай Ильинский

— Что?…

— Как?…

— Где?…

— Почему?…

Вопросы, вопросы…

— Здесь… Я здесь работаю проводницей, — кивнула Екатерина на свой поезд.

— А я вот… Вон мои! — показала Татьяна на окно вагона, откуда на них смотрели два детских лица и мужчина. — Дочки мои… Люда и Аленка… которая совсем маленькая…

— Куда же ты теперь?…

— За Сашей… в Нагорное!.. А живем в Минске!..

— В Минске?! — развела руками Екатерина. — Как же ты…

— Ладно, потом расскажу… Или напишу… Объявили — отходим!..

— Таня, Таня, пиши! — расплакалась Екатерина.

Кривичский стучит в окно, делает мимику на лице и отчаянно машет рукой — боится остаться с двумя малолетками.

— Напишу, Катя, напишу! — вытирая кулаками глаза, крикнула Татьяна. Ее схватили за руки, втянули в вагон, и поезд стал набирать скорость.

— Все детство и школа — с ней, — глядя сквозь слезы в след уходящему поезду, говорила окружившим ее подругам Екатерина. — Таня… Это Таня Крайникова!..

Они расстались, чтобы больше никогда не встретиться.

Александра Званцова в Нагорном считали сиротой. Мать бросила, уехала за тридевять земель, куда-то в Белоруссию, отец погиб в Сталинграде, шестнадцать лет парень живет с дедом и бабкой — конечно, сирота. И вдруг ему говорят: «Бросай грузить высохшее сено в арбу и беги домой — мать и отец приехали!» Кинув в сторону вилы, Александр поспешил домой.

Плохо помнил он мать и того мужчину, который увез ее тогда из Нагорного. А теперь говорят: это твой отец. А еще две девочки испуганно смотрели на него, держась ручонками за подол материнской юбки.

— Это твои сестрички, Саша, что постарше звать Люда, а совсем маленькую — Аленушка, — гладя ладонью его голову, сказала Татьяна. — Какой ты вымахал!.. Совсем взрослый…

— Через два года в армию, — сказал Владимир Николаевич.

Он насильно не напрашивался Александру в отцы, со временем привыкнет, захочет — назовет отцом, не захочет — никто обижаться не станет. Погибший на Волге Александр Афанасьевич — отец настоящий, никто это святое у сына отнимать не станет. Да и Саша при встрече не бросился ему в объятья, даже мать встретил с прохладцей, прижался к ней, видел, как вся она дрожит, плачет, но большого чувства, как, например, к бабушке Анисье Никоновне, у него не было. Мать гладила его по голове, но когда бабушка, положив его голову к себе на колени, шевелила пальцами в его волосах, это было намного приятнее, чем ласка матери. И слова деда Афанасия Фомича звучали для него словами отца, утонувшего в Волге после взрыва немецкого снаряда.

Видел Саша покрасневшие от слез глаза бабушки, видел, как вдруг задрожала седая лопатообразная борода деда — для них тяжелым ударом было расставание со внуком, а оно, это расставание, неумолимо приближалось.

— В городе, Санька, заживешь, там все по-другому, — утешала его тетя Варя, которая почти первая прибежала встречать приехавшую подругу Татьяну Крайникова правда, теперь уже Кривичскую. Показывала Таньке не только Дашу, которой уже было тринадцать годков и которая училась в пятом классе у той же классной руководительницы Анны Федотовны, но и Ивана Кузьмича, сына шести лет. Удалось Варваре в свое время переложить бесконечные и не всегда выполнимые заботы председателя сельсовета на плечи мужа, Кузьмы Васильевича Лесникова, и тот тянул этот воз, не снимая со своей шеи тяжелое ярмо обязанностей. «А как же, — смеялась Варвара, — он имеет две звезды, ему и ремонтировать эти дырявые крыши вдовушек, помогать пахать огород, выламывать початки кукурузы, а какую солдатку и замуж выдать… Да, бывают и такие счастливчики!..»

А за столом после стакана самогона разговоры пошли покруче, до самого Черчилля дошли, который не после самогонки, а после армянского коньяка «Арарат» дохнул из какого-то Фултона холодной войной на СССР и всех его друзей, вчерашних врагов, — венгров, румын, немцев из ГДР и затаившихся злодеев — поляков.

— Три года назад польские националисты, вернувшись на свободу по амнистии Берии, вытащили из схронов пушки и вели настоящий бой нашими внутренними войсками на границе Слонимского и Волковысского районов, — рассказывал Кривичский собеседникам.

— И что же с ними? — хрустел, закусывая соленым огурцом Афанасий Фомич. — Что с энтими поляками?…

— Как что? — ответил вместо Владимира Николаевича председатель сельсовета Лесников. — Ежели гитлеровцев мы в самом их… логове пригвоздили, то в каком-то там районе амнистированных тут же к ногтю!.. А как же!.. Не трожь советскую власть!..

— Кузьма Васильевич верно сказал, — кивну! в сторону Лесникова Владимир Николаевич и вдруг спросил: — А у вас как тут, в колхозе, жизнь?…

— А как всегда, — металлической ложкой позвенел о порожний стакан Лесников. — Пять копеек на трудодень. К примеру, если ты выработал пусть даже двести трудодней, а это, считай, двести дней работы в году — много, и по пять копеек, — десять рублей!.. Вот и все кругом колхозное, все кругом мое!..

— Нет, при Маленкове оно было ничего, — вставил Афанасий Фомич. — Налог-то сократили… За сотку — рубль, имеешь сорок соток — плати сорок рублей и все!.. А то корову не имеешь, а молоко давай, кустик на огороде от ветерка зашевелился — плати за него налог… Маленков все это убрал, — махнул рукой Афанасий Фомич.

— Повезли во дворы хлеб мешками, — подхватил председатель сельсовета. — Жизнь налаживаться стала…

— Но в прошлом году Маленкова сняли, — почесал под бородой Афанасий Фомич, — не угодил, стало быть.

— Слушал я лекцию про одного ученого, — вспомнил Кузьма Васильевич, — звать его… кажется, Чаянов, по сельскому делу специалист… Чаянов Александр Васильевич, еще до войны жил… Он сравнивал мужика, крестьянство то есть, с атлантом, что на своих плечах все держит… Так оно и есть… Колхозы — это крестьянство, армия — из крестьян, большинство солдат из крестьян. Во время войны кто хлебом кормил? Крестьяне!.. Уважать их надо, труд оплачивать как следует…

Долго еще сидели за столом. И не чтобы больше выпить, посытнее закусить, а просто хотелось протянуть время до неизбежного расставания.

Утром из города пришла машина, и Анисья Никоновна принялась по-своему, по-деревенски, голосить. Сбежалась вся улица, плачут, обнимают Татьяну.

— Вы меня будто на фронт провожаете, — сказала она Анисье Никоновне. — Жива буду, не убьют… И Сашку определим, но сначала ему десятилетку окончить надо… В Гродно хорошие школы и учителя толковые, пусть там ума-разума набирается, а к вам, Анисья Никоновна, он на каникулах будет приезжать. Столько ребят остается, и речка Серединка, купаться будет! Правда, в Гродно тоже речка есть… Неман, широкая река!..

Смахнул слезу дед, пощекотал бородой щеки внука.

— Ну, Санька, знаю, что ты сюда больше не вернешься, да и что тут делать? Нас скоро не будет, кому ты,